Майор Вихрь

Писатель Трауб буркнул:

— Чепуха. Цицерон — это не история, это самая рьяная современность. Я отношусь к его тираде как и передовице в коричневой газете. Юлиус Штрайхер любит подобные отступления в стиле антики перед тем, как перейти к очередным призывам против пархатых американцев и кровавых большевиков.

Тромпчинский тонко улыбнулся: он обожал спорить, сознавая за собой достаточную силу, чтобы побить противника изяществом аргументации.

— Мой друг, — сказал он, поправив пенсне, — Цицерон утверждал: «Удачи оказывают растлевающее влияние даже на мудрецов».

— Какие, к черту, удачи? — удивился Трауб. — Бьют повсюду, а вы говорите об удачах!

Все сразу замолчали. О неудачах немцев мог говорить только немец. Остальные обязаны были этого не слышать.

— У меня мизер, — сказал Рогальский и потер свои маленькие веснушчатые руки, — чистый мизер, господа, можете не переглядываться.

— Девять, — сказал Феоктистов-Нимуэр.

— В таком случае я играю мизер без прикупа. Трауб хмыкнул.

— Славяне начали драчку, будет чем арийцу поживиться. Как думаете, Юзеф?

— Думаю, что ариец останется с пиковым интересом, — сказал Юзеф.

— Все злитесь, все злитесь, — вздохнул Трауб, — и правильно делаете. Глупый немецкий писатель только перед самой старостью понял, что единственно губительное снадобье для искусства — так это слепой национализм.

— Господа, — сказал Рогальский, — у меня начинает ломить в висках от вашей политики. Я не хочу сейчас политики, потому что боюсь того, чем ее подтверждают.

— У гестапо плохо с пленной для диктофонов, — сказал Трауб, — и потом здесь нет электричества. А если кто из вас донесет, все равно поверят мне, а не вам. Правильно, Юзеф?

— Вам лучше знать гестапо, господин писатель.

— Что у вас, зубы режутся? — спросил Трауб. — Кусать охота? А?

И он бросил свои карты на стол.

— Ловить пана издателя будет герр-товарищ актер? — спросил он. — Обожаю, когда дерутся интеллигенты. Драка — это всегда начало истории. Когда социал-демократы вертели задом и дрались с коммунистами, родился фашизм. Когда дерутся интеллигенты, крепнет аппарат тайной полиции.

— Юзеф, — сказал Тромпчинский, — будь любезен, сыграй за меня, я должен посмотреть яйца и молоко. Господа, через полчаса будет омлет.

Феоктистов-Нимуэр ловил Рогальского. Трауб сидел, откинувшись на спинку высокого, красного дерева, стула, и задумчиво смотрел мимо Юзефа куда-то в стену — между двумя старинными картинами предков Тромпчинских.