Показывать, как поживают «гномы» - рабочие, и вовсе не входило в программу устроителей выставки. Поэтому обозреватель по своей инициативе всюду, где мог, восполнял эти пробелы и рассказывал читателям о своем личном опыте знакомства с рабочим бытом. Павильон бакинских промыслов Нобеля дает ему повод подчеркнуть, «как скверно живется людям в этой обетованной стране нефтяников». Посещение этих промыслов в поисках работы в 1892 г. было ему памятно; по поводу сообщения в рекламной брошюре казанского завода братьев Крестовниковых о больнице и спальне для рабочих он писал так: «я видел в 1889 году больных, которых выдворяли из этой больницы, решив превратить ее в склад душистого мыла. И спальная есть, и в ней действительно спят рабочие, спят и - представьте! - не задыхаются в ней, хотя к этому приняты все меры: опальная полным полна запаха разных кислот, гниющего жира, согретой нефти, мыла, аммониака и «русского духа».

О кожевенном заводе Алафузова, также хорошо знакомом Горькому по Казани, он рассказывал читателям: «Грязь всюду невылазная, рабочие то и дело болеют всякими болезнями от хронического катара бронхов - результат облаков пыли, стоящих в мастерской, до сибирской язвы - результат полного отсутствия гигиены в обработке кожи. Рабочие в чесальне все страдают трахоматозными воспалениями слизистых оболочек глаз - болезнь, часто приводящая к слепоте. При заводе нет ничего, что необходимо, ни достаточного количества воздуха в мастерских, ни больнички, но система штрафов удивительно точно разработана».

Мир торговцев и фабрикантов, парадировавший на выставке, возбуждал у Горького отвращение, но такое же отвращение он испытывал и к миру буржуазной интеллигенции, обществу дельцов, обслуживавших крупный капитал, инженеров, адвокатов, выставочных организаторов и патриотических журналистов. Возвращаясь не раз к характеристике этого общества, Горький словно не находит достаточно резких 'слов для того, чтобы заклеймить его неискренность, лицемерие, алчность...

«Выставка поучительна гораздо более как правдивый показатель несовершенства человеческой жизни, чем как картина успехов промышленной техники страны. А впрочем, речи о таких вещах возбуждают скуку у читателей; читатель в газете ищет, прежде всего, развлечения; уступая его вкусу на сей раз, поговорю о развлечениях, ибо и они могут иллюстрировать смысл жизни так называемой «культурной толпы» ничуть не хуже всего другого, чем живет эта толпа. Ведь она, в сущности, культурна только внешне, ее культура - это культура портных и сапожников, культура галстука, внутренне же она - стадо, как и всякая другая толпа. Этих культурных людей не в чем винить - это люди, у которых вместо желаний - похоти».

Если мы обратимся к рассказам, над которыми Горький работал в это время, то почти в каждом из них мы встретим отголоски этих же настроений. Вот «Озорник», рассказ, в котором сатирически изображен либеральный болтун, редактор провинциальной газеты, работающий на прижимистого купца - издателя; «В степи» - откровенная компания босяков противопоставлена в этом рассказе лицемерию «порядочного общества», в котором «даже когда берут за глотку своего ближнего - стараются сделать это с возможной любезностью и соблюдением всех приличий, уместных в данном случае»; «Болесь» - рассказ интеллигента о «падшей» девушке. В конце рассказа он признает себя самого «глубоко падшим... в пропасть всяческого самомнения» и убеждения в своем превосходстве.

Еще характернее отступление в рассказе «Коновалов». Речь там идет о невозможности для автора долго жить в «культурном обществе» и не пожелать «уйти куда - нибудь из сферы всех этих тяжелых условностей, узаконенных обычаем маленьких ядовитых лжей, из сферы болезненных самолюбий, идейного сектантства, всяческой неискренности, - одним словом, из всей этой охлаждающей чувство, развращающей ум суеты сует». «Всего лучше отправиться в трущобы городов, где хотя все и грязно, но все так просто и искренно, или идти гулять по полям и дорогам родины, что весьма любопытно, очень освежает и не требует никаких средств, кроме хороших, выносливых ног. Лет пять тому назад я предпринял именно такую прогулку...» Речь идет здесь об уходе Горького из Нижнего в 1891 г., но после сделанных сопоставлений мы «праве пожалуй сказать, что речь идет и об «уходе» Горького из Нижнего 1896 года. А в ряде последующих рассказов («Бывшие люди», «Проходимец», «Товарищи», «Скуки ради», «Кирилка» и др.) мы видим, как охотно Горький отправляется и в «трущобы городов» и на «дороги родины», противопоставляя «искренность», «цельность», и «простоту» трущоб лицемерию и утонченной жестокости «общества», Горький - романтик, автор первых рассказов «Макар Чудра» «Песня о Соколе» и «Старуха Изергиль», сменяется здесь Горьким - реалистом, едко анализирующим классовое общество, где главенствует алчный и загребистый купец и раболепствует покорный ему и услужливый мещанин.

Уже через месяц после открытия выставки выяснился катастрофический неуспех ее. Впрочем инициатор выставки С. Ю. Витте на обеде, данном в его честь экспонентами, заявил, что отсутствие на выставке масс его не беспокоит и что «распространенное мнение о мнимо общественном (!) значении массы» ошибочно; что если бы в течение всего времени выставки на ней побывало бы с пользой для государства только десять посетителей - промышленников, то выставка, на его взгляд, уже окупилась бы.

Все понимали конечно, что это - хорошая мина при плохой игре, - для удобства десяти заводчиков не стоило тратить 30 - 40 миллионов рублей. Но особенно любопытны были эти оговорки теперь, после обилия пышных слов о готовящемся «торжестве национального труда», «празднике русской культуры» и т.д.

Как бы то ни было, стали искать виноватых, и нашли их в непатриотической части прессы, которая будто бы недостаточно оценила достоинства выставки, что и повлияло на приток посетителей. По этому поводу Горький в забавной форме дал опыт своего анализа причин, почему национальное торжество не привлекло к себе нации.

«Провинциалы, посетившие выставку и возвратившиеся к пенатам, в огорчении на понесенные ими протеры и убытки, раздосадованные алчностью субсидированных выставочных поильцев и кормильцев, очистивших их карманы, клянут и ругают выставку совсем не так, как газеты... Увы! в городе Тмутараканске и в городе Тартарарынске не читают газет; все еще не читают. Из сих городов на выставку ездил его степенство Сидор Ермолаич Шкуродеров, он усмотрел в ней нечто глубоко оскорбившее его, а именно: он увидал, что он отстал, он далеко, непостижимо далеко отстал от современных блестящих приемов обирание ближнего. Это так глубоко огорчило его, что он ничего не видал на выставке, кроме своей собственной глупости и тупости, кроме того, что он, Шкуродеров, в деле околпачивание ближних применяет приемы никуда не годные. устаревшие, слишком грубые.

И, в огорчении своем, он разносит выставку пред обывателями Тартарарынска, и они, послушав его вдохновенные речи, не поедут, ни за какие коврижки не поедут посмотреть на торжество культуры и праздник науки».

То, что этот фельетонный персонаж - Шкуродеров - был действительно одним из типовых посетителей выставки и что Горький со своей писательской точки зрения очень внимательно присматривался к нему, показывают и позднейшие воспоминания А. М. В 1930 г. он пишет:

«Я вспоминаю о том, что было за 34 года до этого дня, но совершенно четко вижу пред собой бородатые лица хозяев псковских, вятских, сибирских и всяких (других губерний и областей. Вижу их в Машинном отделении. Они удивлены, - в этом нет сомнения, но они недовольны, это тоже ясно. Улыбаются растерянно, посмеиваются неохотно, хмурятся, вздыхают и даже как будто подавлены. Неизвестно, почему в Машинном отделении помещена немецкая типографская машина, - кажется на ней предполагалось печатать издания выставки. Сухонький, остробородый старичок с безжалостно веселыми глазками рыжего цвета и с беспокойными руками говорит, усмехаясь: «Экого черта сгрохали! А к чему она?» Заведующий отделом объясняет: «Газеты печатать». - «Газеты - и? Дерьмо - то? Какая же ей цена?» - Услыхав цену, старик поправил картуз, поглядел на окружающих и, видя сочувствующие улыбки, сказал: «Вот куда налоги с нас вбивают - в газеты! Ах ты...» У него не хватило храбрости, он поджал губы и отошел прочь, скрипя новыми сапогами, за ним потянулись его единомышленники.

Этой группе предложено было подняться на привязном воздушном шаре. «Благодарствую» - сказал старик и спросил: «А ежели отвязать пузырь этот - может он до бога взлететь? Не может? Ну, так на кой же пес в небе - то болтаться, как дерьмо в проруби?»

«Почти каждый раз, - вспоминает Горький, - бывая на выставке, я встречал такого, как этот старичок, организатора мышления и настроения «хозяев». Я совершенно уверен, что люди именно этого типа через восемь лет председательствовали в провинциальных отделах черносотенного «Союза русского народа».

Таков был средний тип посетителя выставки. Надо полагать, что, несмотря на всю свою политическую благонамеренность, он не входил в расчеты блестящего министра финансов, готового помириться на десяти интересных ему промышленниках. Что же касается остальной «нации», то ее не было, хотя и нельзя сказать, что не было проявлено «забот» о ней. Некто Пороховщиков, издатель газеты «Русская жизнь» и прожектер, неутомимый добытчик каких - то пособий и субсидий, соорудил на эти средства отдел огнестойких построек с патриотической якобы целью - показать необходимость переделки Руси, из деревянно-соломенной, ежегодно погорающей, в Русь глинобитную и несгораемую. Запроектирована была и «народная дружина», которая, обучившись «глинобитию», должна была отправиться обновлять Русь. Словом, весь этот «глинобитный патриотизм», по выражению В. Короленко, сильно отдавал шарлатанством.

Пока что постройки были выставлены для того, чтобы ознакомить с ними народ. «Но народа - то ведь нет на выставке, - писал по этому поводу Горький. - Есть публика, но публика разве «народ»? Народ, как всегда, занят своими обязанностями, и у него нет ни средств, ни времени для посещения торжества русской промышленности».

Шаг за шагом обследовал Горький шумливую ярмарочную и выставочную территорию. Репортаж его вряд ли можно было назвать «выдержанным»: наряду со спокойными и плотными рядами цифр и детальными описаниями того или итого отдела - художественные зарисовки, сцены «с натуры», фельетон, памфлет, лирика.

Последнюю статью о выставке Горький поместил с комическим эпиграфом: «Умерла моя муза!» Аллегорически изобразив историю выставки и ее провала, он полагал, что «теперь, при конце дней, вполне уместно спросить у. старушки: «Для кого и зачем ты жила, кто тобой на земле осчастливлен?» «И следует быть уверенным, - писал Горький, - что старушка, умей она сказать два слова, сказала бы, покачивая обелиском: - Не знаю, батюшки. Дело начальства, родные вы мои!»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.