Семья сыграла большую роль в развитии Ины. Может быть, она этого до конца не осознавала в те безмятежные годы, когда жила со своими родителями; чтобы оценить воздух, нужно очутиться в глубокой шахте. А когда налетела буря, Ина поняла, как крепки были нити, связывавшие её с семьёй.

Осенью 1941 года отец Ины Александр Павлович был мобилизован, а Вера Васильевна с двумя дочерьми, Иной и Реной, эвакуировалась в Молотов: немцы приближались к Кашину. Младшей, Рене, было тринадцать лет. В Молотове Ина, узнав о разгроме немцев под Москвой, писала отцу: «Милый мой, родной мой папуська! Ой, как мы рады-то все, ты себе представить не можешь!... Всё было бы хорошо, если бы ты был с нами... Ты нам пиши скорее, а то мы ждём, ждём, мама уже стала духом падать, тем более что письма к вам не идут».

Ина подала заявление в райвоенкомат зимой. Она продолжала учиться, сдала экзамены. С нетерпением, минутами с отчаянием, она ждала ответа: не могла стоять в стороне. Наконец ответ пришёл. 4 июня 1942 года Ина уехала из Кашина, скрыв от родителей, куда она уезжает. Она им написала после отъезда: «Милые, родные, дорогие, простите: Я знаю, что это подлость по отношению к вам, но ведь так было лучше. Я всё равно не вынесла бы маминых слёз. Не расстраивайтесь, не жалейте меня - случилось то, чего я всегда так хотела».

Ина - партизанка. В письмах к родным она старается их успокоить, говорит, что ей хорошо живётся, что скоро она приедет в Кашин. Она признаётся: «Вот сейчас осталась в доме одна, и так захотелось вдруг увидеть вас всех, таких моих милых... Я всё время вспоминаю: а дома сейчас завтракают, а сейчас папа с работы пришёл, а сейчас спать ложатся, и очень ясно представляю вас всех. Ну, ничего. Скоро теперь увидимся». «Миленькая моя, я тебя всю-всю представляю ясно-ясно. И тебя, и папу, и Реночку. А иногда ночью вдруг проснусь от того, что мне живо-живо представится, что ты сидишь у меня на кровати, как когда-то дома. И мне так хорошо, так тепло. Проснусь - и нет никого, и всё пусто. Знала бы ты, как я люблю, и всегда любила вас всех! Я капризничала, не слушалась, дерзила, ну да. Но всё равно всегда вы мне были дороже всего земного». Узнав, что её отец направляется в партизанский отряд, Ина ему пишет: «Правда ли это? Меня это очень обеспокоило. Ведь мамусе и так тяжело... Спасибо тебе за поздравление. Я просто не могу спокойно читать ваши письма. В самой трудной боевой обстановке я не плакала, а над твоим и мамусиным письмом разревелась, как будто опять стала кашинской девчонкой».

1 сентября 1942 года Ина встретилась с отцом. Александр Павлович рассказывает, что она не хотела ему объяснить, откуда у неё на руке струпья: пыталась скрыть, что немцы её пытали. Когда отец назвал её «девочкой», она запротестовала: «Папа, я уже не девочка, а разведчица Второй Калининской партизанской бригады». Но разведчица была ещё девочкой и, узнав, что у отца в мешке сласти, не могла скрыть восторга. В тот же день Ина написала Вере Васильевне: «Милая, родная, любимая моя мамуся! Маленькое дорогое моё солнышко! Сегодня у нас необычайнейший день: я встретила нашего старичка, моего папку... Очень тяжело, что вы с Регинкой остались одни...» Письмо от 27 сентября: «Мы с папой живы и здоровы. Он в нашей бригаде. Воюем помаленьку. Даже здесь, во вражеском тылу, рядом с немцами, я чувствую, что за линией фронта, далеко-далеко, есть у меня родная, дорогая мамочка, и мне делается тепло-тепло и немножко грустно».

Рена была на четыре года моложе Ины. В письмах к младшей сестре чувствуется материнская заботливость: «Реночке передайте, чтобы она помнила меня, писала мне почаще, чтобы слушалась вас, потому что потом и захотела бы послушаться, да будет поздно. И потом мы в бой пойдём за наше счастье, которое не надо портить мелкими капризами. Я теперь очень жалею, что была такой глупой, непослушной капризницей». «Ренок, милая моя! Через несколько часов я уеду туда, куда нас посылают. Ты останешься на нашей советской земле, в своей родной семье. Помни, Реночка, мы идём бороться за то, чтобы всем нам жилось хорошо и спокойно... С папой живём ужасно мирно. Совсем не ссоримся. Как будто и не отец с дочкой. А ты там сиди смирно. А то в каждом письме пишешь, что мне завидуешь. Ещё хватит и тебе воевать. Впереди много всего». «Реночка пишет, что вступила в комсомол. Поздравляю и целую. Только напрасно поторопилась. Меня очень огорчило то, что она с такой лёгкостью пишет: «Учусь неважно: некогда». Что же это такое? Выходит, пока была не комсомолкой, училась хорошо, а теперь можно и плохо. Так зачем же было вступать? Комсомольский билет - это не шутка. За него люди жизни кладут, а у неё получается вроде игрушки...»

В маленьком домике тихого Кашина по-прежнему живут Константиновы. Тихо стало и в самом доме: нет Ины, а Рена в Москве, учится. Тихо в доме, но не пусто. «Большое не исчезает», - писала Ина; её любовь к родным осталась в тихом доме, в сердцах двух кашинских учителей, в сердце студентки Рены. В любви молодой девушки к родителям, к сестре нет ничего исключительного, это - простое и понятное всем чувство. Но и в нём Ина показала себя большой, страстной, сильной и трогательной. Порой кажется, что у этой девушки сердце было чуть больше положенного...

В школьные годы Ина не была заносчивой. Будучи незаурядной по своей одарённости, по глубине и полноте чувствований, она, однако, не испытывала того одиночества, на которое часто бывали обречены герои прошлого.

Однажды она возмутилась легкомыслием своих подруг. 27 марта 1942 года она записала в дневнике: «Ну, действительно, чем же мы живём? Сейчас, в наше время, в наши дни! Весь круг интересов многих наших девочек (о ребятах я не говорю, их сейчас очень мало) замыкается в танцах, этих противных, пошлых вечерах, в кино, увлечениях, которые до жалости смешны и нелепы». Но тотчас она добавила: «А я? Да, стыдно сознаться, но я тоже не так живу, как следовало бы... Нельзя быть пассивной». (Это было в те месяцы, когда Ина томилась, ожидая ответа на своё заявление). Но сама Ина как-то призналась: «Продолжаю встречаться с девочками и ребятами. Иногда танцуем под патефон, болтаем. Мама называет это легкомыслием, она не может понять, как мы сейчас можем думать о развлечениях. А на самом деле хоть на минуту хочется забыться от всех ужасов». И так скупы наши развлечения, что на них не следовало бы и обижаться. Да и скоро они кончатся...» Я привёл этот спор Ины с самой собой, чтобы подчеркнуть, насколько она была связана со своими сверстниками общими привязанностями, общими слабостями, общими страстями. От своих товарищей она отличалась не тем, что ей были присущи исключительные мысли и чувства, а тем, что мысли и чувства, присущие другим, нашли в ней наиболее яркое, глубокое, чистое выражение.

Она была смешливой. Вот вечер в Доме пионера: «Сначала танцовала девочка в шёлковых панталонах, затем сел на стол и провалился сквозь него какой-то десятиклассник, потом кто-то снаружи разбил стекло и Питанов через окно скакал ловить разбойника. Хохотали неимоверно». Вот беседа с приятелем: «Федя вчера рассказывал про верблюда, и я чуть не свалилась под стол от смеха». Вот маленькое происшествие на уроке литературы: «У Феди Германа на щеке были две замечательные кляксы. Я как их увидела, так уж и успокоиться не могла, чуть не до слёз хохотала...»

Как многие другие девочки её возраста, она была влюбчивой и ревнивой. «Теперь главное: я танцовала с ним!... Я не помню всех подробностей. Я была прямо ошеломлена; вдруг подходит он ко мне, и я пошла танцевать с ним. Я всё время путалась, сбивалась, пролепетала что-то». «Весь вечер он пробыл с Клавушкой». «В любви надо быть гордой», «Федя показывал ей какие-то письма, мне он не показывал», «Я не хочу иметь части от целого», «Если ему нравится другая, так я не хочу быть пайщиком...» Всё это записки шестнадцатилетней девочки. Я привожу их, чтобы ещё раз напомнить, как была проста, человечка, обыкновенна натура этой необыкновенной девушки.

У неё было много друзей; они менялись: она знала, как трудно найти верного друга. Она говорила, что, бывает, пройдёшь мимо человека, не заметишь, а именно он мог бы стать другом, опорой в жизни. В дружбе она была требовательная и не скупилась на чувства. Долгое время она дружила с Люсей, и когда Люся уехала из Кашина, для Ины это было настоящее горе, первое горе её жизни. Потом она сдружилась с одноклассником Федей Германом. Она тщательно проверяла свои чувства и поняла, что с Федей её связывает именно дружба. Но всё же Ина заметила: «Он утверждает, что я не откровенна с ним. Отчасти он, конечно, прав. Да ведь я не могу же быть вполне откровенной с мальчиком. Как-никак, ведь он же не Люся». Дружила Ина с одноклассницами: с Таней Мантьевой, Леной Дорогу тиной, Кларой Калининой, Нюрой Пуделевой. Началась война. Из Москвы приехал Женя Никифоров, из Ленинграда - Рэм Меньшиков. Ина дружила и с ними, и с Юрой Садовниковым, и с Сашей Куликовым. В Молотова Ина подружилась с Людей, с Галей и с Майей.

Она хорошо относилась к товарищам; может быть, она приукрашивала того или иного из них: это показывает щедрость её сердца: злые люди никогда не страдают доверчивостью. Вот как она отзывается о своих сверстниках:

«Максим Пирушке замечательно рисует, играет и вообще во всех отношениях замечательный мальчик», «У Феди замечательные глаза, мягкие и тёплые. Он много читает, даже очень много», «Валя Амбражунас, Искра Дамме и Олечка Руманова - все они мне очень нравятся. Олечка всегда такая ласковая», «Лидочка Кожина - прелесть!»

Любовь к товарищам придавала ей сил, радости, бодрости. 3 мая 1942 года Ина уже знает, что её мечта скоро сбудется: через месяц её отправят в тыл врага. Она пишет: «Сегодня с Сашей и ребятами долго гуляли. Забрались в гору, дошли до родника, напились, пошли обратно. Чудесно было идти между ними, чувствовать, что рядом твои друзья... Любимые, хорошие, говорить, слушать... Разве может быть что-нибудь лучше нашей молодости, нашей весны, нашего утра? Нет. В такие минуты весь мир любишь, хочешь раствориться во всём: в просыпающейся природе, в речке, в тумане утреннем - и так чувствовать себя частицей всего этого. Шли мы, держась за руки». Вот ключ к пониманию судьбы Ины-партизанки, Ины-героини: «Шли, держась за руки». Она выросла в ощущении любви к товарищам, любви к народу, любви к жизни.

Ина не всегда была примерной школьницей, но она понимала важность школьной работы и часто укоряла себя: «Если бы вчера не заспешила неизвестно куда, всё было бы в порядке. А теперь... Ну, ладно, может быть, ещё удастся исправить? В следующую четверть серьёзное отношение к учёбе с самого начала. Решила», «В последний день той недели меня спросили по географии. Хоть и учила, но заработала «плохо». Расплакалась. Обидно не за плохую отметку, а как-то сразу я почувствовала себя ужасно одинокой, никому не нужной», «На днях я отказалась отвечать по истории и получила «плохо». Физику тоже написала неважно. Было жуткое настроение... Сегодня историю буду исправлять», «Отметки за эту четверть плохие, даже по эволюции «хорошо». Какой срам! Но занималась я всё-таки в эту четверть больше», «В школе последнее время дела несколько лучше», «Четверть эту кончила прилично. Только хорошие и отличные отметки. В четвёртую постараюсь добиться лучших. Начинаю повторять».

Сохранились школьные сочинения Ины: о «Войне и мире», об «Обломове», о женщинах Тургенева. Они показывают, что Ина знала русскую литературу. Она много читала; в её дневнике можно найти суждения о самых различных авторах. Кто понял душу этой девушки, не удивится тому, что она плакала, в третий или четвёртый раз перечитывая «Овод». Особенно страстно Ина любила поэзию. У неё было чутьё к стихам. Взяв томик Игоря Северянина, она сразу почувствовала фальшь: «Пишет красиво, но как-то неодушевлённо». Зато её покорил Блок; желая выразить радость, она вспоминает его стихи:

«О, весна без конца и без краю -

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.