В узкой долине, набитой сизым холодным туманом, звуки словно увязали в воздухе. Казалось, лошади ступали не по скрипучей гальке, а по песку. В двух - трех метрах от тропы протекала река, но шума ее не было слышно. Не было слышно и громыхания камней, осыпающихся с крутых выветренных скал. Камни внезапно подкатывались лошадям под ноги, и лошади испуганно всхрапывали, сбиваясь с шага. Где - то наверху утро перешло в день и сияло голубое небо. Нас же обволакивала мутная полутьма.

Наконец тропа вынесла наверх. С трудом осилив крутой подъем, мы выбрались из тумана. В глаза ударило ослепительное солнце. Голова закружилась от высоты и свежего, чистого воздуха.

Горный Алтай... Знаменитые Чуйские Белки... Я часто слышал, что горы сравнивают с морем. «Что между ними общего?» - недоверчиво пожимал я плечами. Но теперь перед нами было именно море. Каменные гряды, как волны, накатывались одна на другую в беззвучной удали. Темные, почти черные на горизонте, ближе они становились синими, вспыхивали белыми кружевами пены там, где искрились ледники, а еще ближе - изумрудно - зелеными.

И они были в движении! Нагретый солнцем колеблющийся воздух оживлял их, создавал иллюзию стремительного наплыва многоцветных валов.

Но не в одном сходстве дело. Я вдруг понял, почему море и горы считают родственными стихиями. Где, как не на море, рождается мужественная и веселая отвага? То же испытываешь в горах. Хочется помериться силами со стихией, сами собой напружиниваются мускулы, взгляд становится острее и тверже...

Мы продвигались по высокому плато. Молочная лента тумана, заполнявшего долину реки, лежала теперь где - то под нами. Младший научный сотрудник Костя Зайцев, смуглый красивый парень, сохранивший военную выправку, скинул с плеч отяжелевший сырой ватник.

- Запевай! - сам себе крикнул Костя, картинно подбоченясь в седле; в нашем маленьком отряде он был запевалой. Но на этот раз Костю опередил проводник Айскал - сухонький и морщинистый, как ствол дикого абрикоса, но еще крепкий старик - алтаец. От многолетней привычки к седлу он был кривоног и где - нибудь на улице города казался бы неуклюжим. В горах же Айскал преображался.

Раскачиваясь в седле, он запел тоненьким, как у подростка, слегка дребезжащим голосом. Песня лилась плавно и иногда замирала на одной долгой, протяжной ноте. Костя, любивший песни веселые, полнозвучные, вздохнул и принялся на ходу что - то вычерчивать на планшете.

Один Яковчук, старожил Алтая, понимал родной язык Айскала. Он стал переводить. Старик пел о каком - то богатыре, освободившем от врагов горы. Богатырь был отважен, как снежный барс, и мудр, как седой орел. Он пришел на помощь ойротам в самую трудную для них пору, когда жить под игом князьков и баев стало совсем невозможно. Его отцом был ветер, а матерью - живая вода. Когда враги были порублены, богатырь хотел вернуться к родителям, но горы не отпустили. Каждый алтаец хранит образ богатыря в своем сердце. Когда путники поднимаются на самый высокий хребет Чуйских Белков, они дают знать богатырю, что помнят и любят его по-прежнему.

Айскал вдруг вскинул ружье и из обоих стволов выстрелил в воздух. Звонкое эхо подхватило и тысячекратно повторило звук выстрелов. Лошади затанцевали под нами. Костя поглядел на Айскала, перезаряжавшего ружье, и с усмешкой заметил:

- Номер из репертуара наших прадедушек. Недолго ехали мы по высокому плато. Снова пришлось спускаться по крутой тропе в ущелье, натягивать фуфайки и задыхаться в сыром тумане. В полдень сделали привал: лошади спотыкались от усталости.

Развьючив лошадей и подкрепившись мясными консервами, мы склонились над картой. Айскал был хорошим проводником, но карта, составленная с помощью аэрофотосъемки, надежнее человеческой памяти. Айскал не обижался, когда мы выверяли маршрут по карте. И сейчас он сел в сторонке на камень и закурил короткую трубку. А мы заспорили: Костя предложил сегодня же начать штурм Большого хребта, чтобы к заходу солнца подняться на седловину. Осторожный, во всем медлительный Яковчук возражал: ночевка на седловине невыгодна: там нет ни топлива для костра, ни зеленого корма для лошадей. А спуск утомительнее и опаснее подъема; за ночь нужно хорошо отдохнуть.

Последнее слово оставалось за Айскалом.

- Можно заночевать наверху? - спросил Костя.

Айскал вынул изо рта трубку, отрицательно покачал головой.

Костя с досадой махнул рукой. Его жест можно было перевести так: «Бабы вы, боитесь...» Всем было понятно желание Кости сэкономить время даже на этом труднейшем участке пути: мы опешили в Унган, потому что друзья - монголы сообщили о вспышке эпидемии в горных овечьих отарах, и нашей биологической экспедиции дали задание пресечь ее. Но если и Айскал подтверждает, что начинать к ночи восхождение безрассудно, - ничего не поделаешь.

Расстелив плащ - палатку и сунув под голову ватник, Костя уснул. Прилегли отдохнуть и мы. Только Айскал бодрствовал, то вставая, чтобы поправить путы на лошади, то снова присаживаясь на облюбованный им плоский камень.

Я задремал. Очнулся оттого, что Айскал тряс меня за плечо.

- Встань, поговорить надо, - шепнул он. Мы отошли в сторону шагов на двадцать.

- Слушай, начальник, - начал Айскал, захватив в горсть свою жидкую седую бороду. - Ты знаешь: овцы для аратов - самое большое богатство. Отара погибнет - арат плачет, и арату и государству большой убыток. Он правильно думает: нам быстро - быстро дойти надо. - Айскал указал коричневым пальцем на разметавшегося во сне Костю. - Можно через Большой хребет сегодня перевалить!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.