...При свете полной луны Ильич стоит на крутой скале, откуда открывается изумительный вид на весь кряж польских Татр.

ЛЕНИН. По правде сказать, мне было досадно, что Улька ничего не сказала нам про сего Анджея... Ну, не сказала — и ладно. Я в мыслях гнал от себя и Ульку, и пастуха, и аркадские их идиллии: было о чем подумать куда поважней!..

Ильич задумчиво присел на камень.

ЛЕНИН. Хотя почему аркадские?.. Тут я поймал себя на том, что становлюсь похожим на ученого сухаря, который, дескать, настолько возвысился умственно, что не хочет думать о пустяках... Разве любовь — пустяки?.. Странное дело, каждый раз, когда некоторые товарищи ругательски ругают буржуазный брак, они противопоставляют ему мимолетную связь, мимолетную страсть. У пошлых супругов поцелуи без любви грязны — согласен! Им надо противопоставить... что? Казалось бы, поцелуи с любовью: да, любовь, черт возьми, колоссальную, беззаветную, которая выше грязи, мещанства, сальности, низости, денег! Почему же каждый, кто прочел «Анти-Дюринг» или «Капитал», считает своим долгом стыдиться этого слова?..

Ильич резко встал, зашагал по краю обрыва...

ЛЕНИН. Нет уж, дудки, не дам в обиду любовь! Надо как-нибудь написать об этом или выступить с рефератом... Впрочем, не слишком ли много я в жизни написал статей и выступал с рефератами?!

...Ленин снова перед хижиной пастуха. Через полуоткрытые двери видно, что в глубине хижины Анджей и Улька, сплетая пальцы, стоят перед какой-то картинкой, приклеенной к стене.

Они не замечают Ильича. Глаза их горят...

Камера постепенно приближается к литографии, прикрепленной к стене. Картинка изображает плачущую женщину в национальном польском костюме. Из глаз текут слезы, образуя ручей, разделяющийся на три потока. На одном из них надпись «Австрия», на другом — «Германия», на третьем — «Россия».

ЛЕНИН. Только теперь я понял, что за картинку дал Ульке ксендз. Она была почти в каждом польском доме. Был в этом грубом лубке какой-то отчаянный сгусток польского горя. Какая-то грозная сила народа, растерзанного, но не сдавшегося. Как я любил это в Польше — неутолимую злобу к поработителям, неистребимую веру в то, что солнце взойдет!..

...Ленин уже не у дверей хижины, а снова в помещении фотографа. Свадьбы уже нет. Ильич сидит на стуле, и фотограф, закрывшись черным покрывалом, делает ему знаки: выше голову, ниже, вправо, влево...

Повернув голову влево, Ильич видит на стене фотографа тот же лубок, который мы только что видели в хижине...

ЛЕНИН. Да, эта земля имела право на ненависть. Боже мой, что творили с Польшей царские прихвостни...

Фотограф делает снимок. Готовится ко второму. Снова ныряет под черное покрывало.

ЛЕНИН. Как еще мало знали тут о другой России, которая в тюрьмах и казематах славила польское дело, которая в лице Герцена встала грудью за Польшу, когда царские вешатели расправлялись с ней.

...Ленин в сопровождении конвойного идет в обратный путь по новотаргской рыночной площади...

ЛЕНИН. Им оставалось верить только в себя, и в той вере была и наивность, и гордость, и близорукость, и та страсть и ярость патриотизма, которая стала душой народа и бушевала в каждом — от подростка до старика...

В сопровождении конвойного Ильич подходит к воротам тюрьмы.

ЛЕНИН. Так я думал о Польше, входя опять в эту австрийскую каталажку. На душе было скверно. Сколько продлится все это? И не хватало, чтобы меня повесили, как шпиона!

...Ильич идет по двору. Входит в тюремное здание...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.