Иначе, как словами восхищения, трудно говорить о Екатерининском дворце. Только чрезвычайные обстоятельства вынуждают нас начать с трагедии.

Вглядитесь в эти фотографии. Посмотрите еще.

Всего этого у нашего поколения уже не было. За двадцать восемь месяцев оккупации города Пушкина фашисты уничтожили почти все. Екатерининский дворец был сожжен, разрушен, разграблен. Но все, что видите вы на этих страницах, снято сегодня. Если же мелькнет у кого-то мысль о реставрации, отбросьте ее. Говорить можно только о восстановлении, а еще точнее – не убоюсь старинного слова – о воскрешении из мертвых. Смерть констатировали документы, которые не спрятать теперь в молчащие архивы: они кричат голосом сожженной и окровавленной истории. И хотя случилось так, что баснословный труд сотен людей возвратил нам все, что было уничтожено, каждый наш взгляд на возрожденное чудо сходится сегодня в фокусе прошлого – недавнего прошлого, которое на памяти нашего поколения. Кто видел это в конце сорок четвертого, не сможет забыть израненные, перебитые деревья, одногодки дворца. Черный остов обнажившегося кирпича, безжизненные глазницы проемов, рухнувшая кровля – все немо, мертво. Только ветер громыхнет иногда листом уцепившегося в черном переплетье железа, но даже эха не задержится в решетчатой пустоте. Всю глубину свершившейся трагедии постичь могли только люди, которым предстояло невозможное – возродить из небытия один из самых замечательных памятников русского зодчества.

Подобного не знала мировая практика. Два с лишним километра дворцовых фасадов, славившихся своей неповторимостью, десятки залов, внутреннее убранство которых не имело себе равных в дворцовом строительстве, нужно было создать заново. Все, что было в распоряжении реставраторов, ограничивалось довоенными фотографиями и фрагментами чертежей. Ничтожно мало, но с этого начали.

Решить такую задачу даже самым совершенным мастерством и колоссальным опытом, которым в полной мере обладали советские реставраторы, в данном случае не представлялось возможным, потому что в такой работе не оставалось места ни виртуозной стилизации, ни самому искусному подражанию и реминисценциям. В дело вступали качественно новые категории и прежде всего талант художнического перевоплощения. Наши современники должны были погрузиться в середину восемнадцатого столетия и отнюдь не силой одного воображения. Приходилось искать и разгадывать секреты творчества мастеров прошлого, саму – прошу извинить неизбежный прозаизм – технологию их труда. Вот почему, говоря сегодня о Екатерининском дворце, созданном в восемнадцатом столетии, мы не можем оставить в безвестности тех, кто дал ему второе рождение, хотя и невозможно в пределах этих заметок даже перечислить имена архитекторов, скульпторов, гранитчиков, лепщиков, кузнецов, мраморщиков, кровельщиков, столяров, чеканщиков, позолотчиков, других рабочих-художников, свершивших непосильный этот труд.

Как и прежде, стоит дворец на гребне пологого холма в центре гигантского паркового массива, и, как прежде, мы приходим сюда на свидание с чудом русского гения. С того момента, когда сквозь темную зелень вековых деревьев блеснет ослепительная лазурь фасада с четкими ритмами белых колонн, прописанная тончайшим золотом ажурных решеток, с этого момента начинается неторопливый и вдумчивый диалог с творением Растрелли.

По свидетельству современников, подтвержденному и последующими поколениями, создатель Зимнего и Петергофского дворцов здесь превзошел себя. Изобретательность архитектора поистине поразительна. Дело не только в том, что он смог создать эту гигантскую линию фасадов, избежав однообразия, ни в едином дюйме не сбившись на монотонность, и пропеть (иначе не скажешь) мощную, единую пластическую мелодию. Отдавая себе отчет в том, кто его заказчик, зодчий сумел с полной силой выразить то, что хотел он сам. Монументальность и величавость придает дворцу могучий строй колонн, опоясывающий его по фасадам. Казалось бы, это должно замкнуть дворец в себе, создать ощущение неприступности, подчеркнуть его обособленность от всего окружающего. Но эти качества полностью отсутствуют в творении Растрелли. Он слишком велик как мастер, чтобы условия и пределы царского заказа могли сковать его личность. Резиденцию грозных монархов зодчий распахивает свету, воздуху, деревьям, небу, солнцу – всему миру. И делает это с виртуозной изобретательностью. В точно найденных ритмах, в изысканных барочных пропорциях Растрелли чередует могучий строй колонн с обширными оконными проемами. Теперь мощные стены в охранительной колоннаде, не теряя импозантной величавости, кажутся почти невесомыми.

Это чувствуешь, глядя на дворец с расстояния. Масштаб взгляда рассчитан с ювелирной точностью. Но когда приближаешься к зданию и угол зрения уменьшается, ощущение легкости еще более усиливается. В декоре фасада Растрелли дает полную волю своему темпераменту; фантазия его неистощима. Он насыщает фасад мощным рельефом и контрастами, точно лепит его рукой ваятеля. С нарастающей торжествующей силой вырывается из холодного камня гимн жизни. Лазурь стен, лепные гирлянды, капризные очертания кронштейнов, упругие. фигуры атлантов, львиные и женские маски, сверкающие ослепительным золотом кружева решеток, трепещущее чередование тени и блеска, зелени шевелящейся листвы и живого мрамора – все сливается в ликующую радость, в ощущение праздника, идущего по законам внутренней гармонии, заданной ему зодчим – музыкантом и дирижером этого оркестра…

Архитектура – эмоциональное искусство, оно требует от человека сопереживания и получает его здесь в полной мере. Но теперь самое время дать читателю некоторые пояснения, прежде всего об истории дворца, начатого постройкой в первые годы XVIII века на одном из царскосельских холмов.

Царское Село – название, в сущности, новое. Прежде именовалось оно Сарской мызой («возвышенное место»). Эту землю, некогда новгородскую, отвоеванную Петром у шведов, подарил он жене, ибо царица «особливо сие место жаловать изволила». Построен здесь был поначалу маленький дворец «о шестнадцати зальцах». С того и пошло. И хоть осталось за ним по первой владелице название Екатерининский, создавали дворец, конечно, те, кому дано создавать, а не царствовать. Кроме Растрелли, которому принадлежит главная часть ансамбля, работали здесь на протяжении века первейшие русские зодчие: Квасов, Чевакинский, Нееловы, Кваренги, Камерон, Стасов.

Собрание звезд первой величины, на протяжении целого столетия принимавших участие в строительстве одного сооружения, придает дворцу особый интерес в его архитектурных особенностях. Но столетие – срок значительный для истории искусства, особенно такого «практического», как архитектура. За это время иными становились требования к архитектору, менялись стили, вкусы, – не случайно Екатерининский дворец называют экциклопедией развития русского зодчества XVIII века. Однако на неизбежном этом пути дворцу грозила реальная опасность – вобрав в себя все веяния века, стать в конце концов созданием хотя и грандиозным, но эклектичным (примеров тому мировое зодчество знает, к сожалению, множество). Екатерининский дворец избежал этой участи. Главная причина в том, что, как бы ни менялись вкусы монархов-заказчиков, неизменным оставался вкус русских зодчих. Как, впрочем, и уважение их к творчеству предшественников. Известно, что Камерон, проходя мимо творения Растрелли, всякий раз снимал шляпу. Считать это только жестом вежливости несправедливо, потому что истинное, а не показное уважение к предшественникам и придает Екатерининскому дворцу при стилевом его разнообразии цельный архитектурный образ.

Эту гармоническую смену времен и творцов особенно чувствуешь, когда после растреллневского празднества с его буйным обилием декора попадаешь во «владения» Камерона, одного из ярких представителей русского классицизма. Ощущение можно, пожалуй, сравнить с тем, когда после открытой солнечной поляны с порхающими бабочками, густым жужжанием пчел, разноцветным сверканием цветов и ослепительным светом входишь в тенистую аллею с ее прохладной тишиной и задумчивой строгостью.

Такое или подобное чувство оставит у вас первый взгляд на знаменитую Камеронову галерею. Будучи сама по себе неповторимым памятником искусства, в архитектурном ансамбле галерея занимает особое место. Примыкая к парковому фасаду дворца, она становится естественным его продолжением. Огромный и величавый Екатерининский парк способен, как кажется, поглотить в широком своем размахе любое архитектурное сооружение, но изящная, сравнительно небольших размеров галерея поставлена и спроектирована с таким расчетом, что доминирует над всем массивом парка с его зеленым морем вековых деревьев, системой прудов, каналов, мостами, памятниками, множеством павильонов. Подобно Растрелли, Камерон верен золотому правилу пространственного искусства – здание должно смотреться на любом расстоянии и в каждом ракурсе.

Но нашему поколению дан еще особый ракурс взгляда – недавнее прошлое, в котором фокусируется неостывающая память. Потому что не может человек с нормальным мышлением и элементарным комплексом чувств забыть, что украшение галереи – бронзовые скульптуры Геркулеса и Флоры – после войны были найдены... на медеплавильном заводе в Галле! Это всего лишь одна из акций специальной «кунсткоманды», действовавшей здесь двадцать восемь месяцев. Чудовищным цинизмом звучит сейчас слово «кунст», по-немецки «искусство»... Время лечит раны, но не остужает памяти. Теперь только на фотографиях тридцатилетней давности увидим мы размолоченный мрамор в черных ожогах войны, но оттого еще выше становится подвиг людей, вернувших нам творение великого зодчего в первозданной его красоте.

Прямая лестница, как и прежде, ведет на первую площадку галереи, затем двумя упруго и изящно выгнутыми маршами поднимается на верхнюю террасу (по свидетельству специалистов, это одна из самых красивых лестниц в мире). Здесь, наверху, легкая воздушная перспектива ионических колонн с бронзовыми копиями античных скульптур, которые четко «читаются» на белом мраморе, окружает вытянутый застекленный павильон. Колоннада не стоит, а словно вырастает из массивного цокольного этажа, сложенного из грубо отесанного пудожского камня. Неожиданное на первый взгляд совмещение двух различных фактур не случайно. Зодчий учел колористический эффект – игру светотени на легкой белой колоннаде и желтовато-сером массивном цоколе, отчего строгий и стройный камень, гармонически контрастируя с тяжестью мощной фактуры, ожил и затрепетал.

Два столетия до сего дня галерея называется Камероновой – это единственное здание в России, сохранившее имя своего творца. Она представляет собой одну из самых ярких жемчужин екатерининского ансамбля. Пропорции – тот оселок, на котором безошибочно проверяется любое архитектурное сооружение, – здесь совершенны. По отточенной завершенности архитектурного образа, по чистоте формы и ясной четкости стиля Камеронову галерею трудно с чем-либо сравнить: она одна...

Да, архитектура – эмоциональное искусство, но пора остановиться, чтобы осмыслить нескончаемый поток впечатлений, тем более, что нет-нет да и придет в голову: во что же обошлась российской казне баснословная эта красота – прихоть монархов? Вопрос не праздный и отнюдь не меркантильный: ведь речь-то идет о казне народной – цари богатств не создавали. А цена, должно быть, выходила изрядная, если одна из хозяек дворца, рьяная его «строительница», отойдя в лучший мир, оставила после себя пятнадцать тысяч платьев и кучу неоплаченных счетов, деньги по которым следовали строителям. Правда, за давностью лет на этом можно было бы и не останавливаться, но история справедлива, – то, что платил народ за монаршью роскошь, спустя столетия отдано ему сторицей, потому что теперь никакая цена не покажется нам излишней, когда речь идет – ни много ни мало – о художественном достоянии народа. Надо ли говорить, что Екатерининский дворец – музей с морем посетителей, которое год от года обильнее и богаче, – лучшее тому свидетельство. Царские дворцы обернулись иной ипостасью. Вот и выходит, что платят цари долги, не хотят, а платят...

Наше поколение воспринимает сегодня царские чертоги несравненно выше и значительнее их былого исторического предназначения. Тысячи и тысячи людей приходят в Екатерининские парки, любуются творениями зодчих, учатся понимать прекрасное, погружаются в глубину русской истории, представляют, какая текла, кипела, бурлила здесь жизнь... Но как-то вяло отзывается воображение современного человека на пышные маскарады, тезоименитства, бракосочетания с придворными арапами, на фрейлин с болонками, скучающих в мраморных павильонах, брызги фейерверка по поводу и без оного или на пресловутые пятнадцать тысяч Елизаветиных платьев, будь они неладны!.. Хотя и было все это и никуда не спрячешь, а вот чем-то бутафорским отдают давние эти картинки. Вспоминается-то здесь иное!

Словно видишь сейчас: под старыми широкошумными липами прогуливаются двое. Один крупен, высок, в черном, лоснящемся на швах сюртуке, опираясь ла палку, несет прямую свою тучную фигуру. Другой, поменьше ростом, в высоком аккуратном воротнике, изящно наклоняет голову чуть в сторону собеседника; на круглом, мягком лице с задумчивыми темными, чуть косящими глазами – внимание». Ну как не узнать – Крылов с Жуковским идут по знакомому парку к желтеющему сквозь листву двухэтажному домику в три окна по фасаду. Домик этот, точно магнит для русских литераторов – тех, что живут здесь или наезжают из Петербурга, благо не велик крюк в двадцать верст. Хозяин, как всегда, отменно выбрит и, как всегда, рад гостям. Утром неторопливо шелестели в этом кабинете корректурные листы «Истории государства Российского», день кончен, вечер – друзьям. Знакомые все лица! Батюшков, Вяземский, Александр Тургенев; да и лейб-гусары, видать, не все на балу, – вот и Каверин с Чаадаевым пожаловали. Быть теперь спору великому, после двенадцатого года у всех наболело... Не станем, однако, мешать умной, хорошей беседе в гостеприимном домике Николая Михайловича Карамзина, в ней частицы и нашего будущего...

Пройдем дальше вдоль чугунной ограды парка, минуем трехпролетную арку с галереей, которая соединяет дворец с вытянутым зданием спокойной строгой архитектуры... И – словно блеск солнца в глаза – золотом по белому мрамору: «Здесь воспитывался Александр Сергеевич Пушкин с 1811 по 1817 год».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.