Кто он?

— Я невиновен, милорд.

Затем начался допрос 98 свидетелей обвинения. Из них лишь немногие могли рассказать что-либо относящееся непосредственно к убийству. Остальные знали подсудимого как владельца сомнительных заведений. Прокурор рассчитывал таким образом вконец погубить репутацию Слатера в глазах присяжных. Защитники почти не задавали вопросов, и казалось, что дело быстро катится к желаемому результату.

Однако немногие приглашенные по желанию обвиняемого свидетели чуть не опрокинули воздвигнутую прокурором конструкцию. Полицейские из Нью-Йорка подтвердили, что при аресте чемоданы обвиняемого были опечатаны американскими печатями. Но, поскольку никто в зале суда не собирался выгораживать Слатера, этот эпизод остался без внимания. Когда же в пылу спора Слатер обронил фразу, в которой заподозрил Орда в подлоге, он был оштрафован (конечно, символически: ведь все его деньги были конфискованы). Судья мотивировал свое решение так:

— Полиция Его Величества вне подозрений.

Труднее пришлось обвинителям с доктором Адамсом. Правда, в деле его показаний не было, но некоторые газеты, проводившие собственное расследование, назвали его имя, и защитникам волей-неволей пришлось пригласить его. Доктор снова описал наружность человека, выбежавшего в тот вечер из дома убитой, совсем не так, как Лэмби и Барроумен. Его описание абсолютно не подходило к тому, кто сидел на скамье подсудимых.

Прокурор так и не сумел дать вразумительного объяснения, почему эти показания не были приобщены к делу. Перед ним стояла куда более сложная задача: как обезвредить версию о высоком молодом аристократе без пальто. Но недаром прокурор Юр славился умением вести допросы. Больше часа он путал свидетеля самыми различными, порой нелепыми вопросами, пока Адаме не произнес слов:

— Что ж, и я мог ошибиться.

Что и требовалось доказать! Эта фраза в протоколе позволяла при желании не считаться с показаниями доктора.

Не меньший конфуз произошел и с экспертами. Профессор, исследовавший коричневые пятна на молотке и на пальто, констатировал, что они напоминают капли крови млекопитающего. Но не человека, а, возможно, кролика или поросенка. Но это уже не имело значения. Подсудимый был осужден еще до того, как началось разбирательство.

Когда присяжные удалились на совещание, самые заядлые оптимисты не поставили бы ломаного гроша за голову Слатера. Но тут случилось непредвиденное. Едва дверь за присяжными закрылась, в зал вбежали мальчишки-газетчики. Огромными буквами на первых страницах была выведена очередная сенсация. Репортер выяснил, что роковую брошку, во имя которой якобы была убита мисс Джилкрист, принес к старьевщику не Слатер, а человек, известный как полицейский осведомитель. Карточный домик обвинения рухнул.

Однако Слатеру от этого легче не стало. По правилам британского судопроизводства, присяжные не имели права читать газет, и эта новость осталась для них неизвестной. Оскар Иосиф Слатер был признан виновным и приговорен к смерти через повешение. Те же правила судопроизводства делали приговор присяжных окончательным и не подлежащим обжалованию.

Однако, если до суда Слатер, по всеобщему убеждению, был убийцей, сейчас все изменилось. За несколько дней было собрано более 200 тысяч подписей под петицией в пользу невинно осужденного. Виднейшие юристы Соединенного Королевства и знаменитый писатель Конан Дойль тщетно пытались найти доводы в пользу пересмотра дела. Увы, закон был непреклонен.

Тем не менее, как ни хотелось властям поставить точку на этом неприятном деле, казнить Слатера они все же не решились. За несколько часов до казни он был «помилован», Пожизненное заключение в одиночной камере, быть может, и лучше смерти, но для невинного эта «милость» казалась жестокой пыткой. Власти рассчитывали, что новые сенсации заставят забыть Слатера и его злополучный процесс.

Нашелся, однако, человек, решивший докопаться до правды. Полицейский сержант Тренч, в свое время первым из представителей власти оказавшийся на месте преступления, был уверен, что не Слатер убил содержательницу притона. На свой страх и риск в свободное от службы время он начал частные розыски. Только в 1911 году судьба свела его с Элен Лэмби. Выяснилось, что Лэмби неожиданно разбогатела и снимала на великосветском курорте в Брайтоне роскошную виллу. К тому же она была любовницей некоего лица, которого как в записях Тренча, так и в других, появившихся позднее бумагах обозначали инициалами А. Б. Так распорядился королевский прокурор.

Тренчу удалось разыскать и вторую свидетельницу обвинения — Мэри Барроумен. Ее финансовые дела также поправились. Она пыталась было отпираться, но Тренч показал ей полицейскую справку, из которой следовало, что в день убийства она находилась в тюрьме, а значит, не могла видеть убийцу.

После этого Мэри заговорила. Она призналась, что была задержана на улице за проституцию, а так как ей, кроме того, угрожали неприятности в связи с каким-то грабежом, она охотно согласилась на предложение полиции дать ложные показания, за что ее выпустили на свободу.

Тренч подал рапорт начальству, сообщая о своих открытиях. Бумага была положена под сукно, а не в меру расторопного детектива перевели на забытый богом островок у берегов Шотландии.

Только тут полицейский понял, что с этим делом творится недоброе. Вспомнив, что Конан Дойль в свое время вступился за Слатера, Тренч переслал писателю свои бумаги. Автор Шерлока Холмса вместе с другим популярным писателем, мастером детективных романов Эдгаром Уоллесом, написал брошюру «Дело Слатера».

Выход в свет этой брошюры снова возбудил интерес к позабытому было процессу. Опять зашумели оппозиционные газеты. Вопрос был поднят даже в палате общин, и парламент решил провести закрытое расследование обстоятельств дела. В апреле 1914 года, почти через пять лет после осуждения Слатера, в Глазго собралась следственная комиссия. Были заслушаны показания председателя и секретаря суда, а также всех выступавших на процессе свидетелей. Впрочем, не всех. Элен Лэмби к тому времени эмигрировала в Америку, и никакие уговоры не могли заставить ее вернуться.

Тренч был вызван только на последнее заседание. Там сержант получил наконец возможность поведать миру обо всем, что ему удалось разузнать. Но и тут каждый раз, когда называлось имя неизвестного, секретарь вписывал в протокол инициалы А. Б.