В пьесе «Штиль» есть такая сцена. Старому большевику (работнику контр. комиссии) приносят записку от покончившего жизнь самоубийством молодого, неустойчивого партийца. В записке он писал о том, что тщетно пытался перед смертью поговорить по душам с секретарем парткома, поговорить о той внутренней человеческой боли, которая гложет его, не дает покою... Но, вместо товарищеской беседы, он получил бездушный ответ: «Зайдите через час - другой, мне сейчас некогда». Человек через час не мог заглянуть, ибо застрелился.
Так было на подмостках сцены, в пьесе. А как в жизни? Имеют ли место факты казенного бюрократического отношения к человеку? Да, к сожалению, имеют. И не только к людям чуждых нам взглядов, но и зачастую, - а это еще больнее, - _ к товарищам по работе.
Речь идет не о жалости к человеку. Нет, не о ней. Дело - во внимании к каждому человеку, к товарищу. Недавно в одном из комсомольских райкомов разбиралось дело одной комсомолки, которая, якобы, обманула ячейку, писала, что ушла от родителей - торговцев, а на самом деле продолжала с ними переписываться, иногда даже наезжать. Ячейка постановила исключить ее из комсомола, изгнать из вуза.
Один из присутствующих на заседании рай» кома товарищей поставил так вопрос: «Выгодно ли нам так оттолкнуть ее от комсомола? Несколько лет под ряд она искренне пыталась, и не безуспешно, порвать с кулацкой семьей. Несколько лет она шла с нами одной дорогой, а сейчас мы своим решением сами толкаем ее в объятия родителей, никакой поддержки больше не оказываем. Надо ли так поступать?»
Тогда один из активистов района ответил за всех, ибо никто больше не возражал:
- Стоит ли заниматься филантропией? С чего это мы должны нянчиться с каждым человеком...
Он, этот активист, в нескольких словах показал нам лицо тех комсомольских работников, которые считают, что, дескать, не к лицу нам, двухмиллионной организации, нянчиться с людьми.
Думается, что теперь больше, чем когда бы то ни было, каждый человек нуждается в круговой, товарищеской поддержке. Ведь так много кругом противоречий, непонятного для многих наших товарищей.
Немало среди нас таких молодых натур, которые разочаровываются, порывают с организацией, а иногда и с жизнью во многих случаях по той причине, что невнимание к ним, отсутствие товарищества гнетет их, выбивает из комсомольской среды.
Клеть, дрогнув и вынырнув из черной пасти земли, застыла над шахтой. Из клети по одному гуськом вышло 5 рабочих. Лица их были покрыты налетом пыли, одежда грязна. По изрытому рельсами приисковому двору двигались в разных направлениях группы рабочих.
Первым из клети вышел Николай Курочкин. Быстрым шагом тронулся он к черневшим воротам. За ним, слегка запыхавшись, кинулся Сережка Ложкин и, нагнав Колю у ворот, тронул его за рукав.
- Колька, ты куда? На вечерку придешь?
- На вечерку? - переспросил Николай. - Нет, - махнул он рукой» - нет, не приду...
Их поглотила толпа рабочих, влившаяся в широкие ворота. Сережка, отбежав в сторону от Коли, кинулся в узкий переулок, примыкавший к приискам. По широкой поселковой улице, обсаженной тонкоствольными деревьями, ветер с легким свистом кружил шуршавшие по сухой земле листья, хлопал ставнями широких осевших рабе чих домов.
Тихо в поселке. Один за другим ныряют в темноту запоздавшие прохожие и исчезают в узких калитках дворов. Николай шагнул, было, к калитке того дома, где проживал, но потом раздумал, постоял недолго на одном месте и тронулся дальше тротуаром вдоль улицы.
На перекрестке двух улиц раскачиваемый ветром фонарь осветил его бледное лицо с заостренными скулами и крепко сжатыми губами. К фонарю кинулась собака, но, увидев Николая, с визгом кинулась бежать. Николай посмотрел ей вслед, пробормотал: «чего бежит, дура».
Не хотелось ни о чем думать. Николаю казалось, что попробуй он сейчас разворотить груду мыслей, набежавших за последнее время, и сразу же он споткнется, выйдет из того душевного равновесия, которого он так тщетно добивается.
На прошлой неделе, в такой же вечер он отыскал секретаря комсомольского коллектива Кочкарского прииска и, вызвав его из клуба, пытался рассказать ему все то, что мучило, не давало покою ни днем на работе, ни ночью в часы отдыха. Выйдя на крыльцо ярко освещенного клуба, секретарь, недовольный, должно быть, тем, что Николай оторвал его от интересной партии Шахматов, спросил притихшего Курочкина: «Ну, что, говори скорей»...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.