Командир танкистов

События развивались грозно и стремительно. Пятьдесят одна немецкая дивизия рвалась к Москве. Наши войска сопротивлялись с невиданным мужеством, но все же вынуждены были шаг за шагом отступать, теряя пространство и выигрывая время, необходимое для группировки новых ударных армий, призванных остановить и обратить вспять врага.

На время мы утратили связь с нашими друзьями, танкистами Катукова. Знали только из коротких штабных сводок, что бригада жива, что она продолжает драться, что она провела еще целый ряд рискованнейших и смелых операций.

Но в один из холодных ноябрьских дней мы снова встретились с танкистами. Танкисты были настроены оптимистично, хотя смертельная усталость читалась на их лицах: они не выходили из боя уже много дней. И что за бои это были!...

- Когда - нибудь про эту войну будут писать книги, - задумчиво сказал мне комиссар. - И какие книги! Вот тогда и напишут про то, как мы уходили из Чисмены.

Мне вспомнилась тихая деревушка, в которой нас принимали гостеприимные танкисты две недели тому назад, кудрявые дымки над трубами, ребятишки на салазках и тишина, странная, удивительная фронтовая тишина. Стало грустно и больно: на фронте мы ко многому присмотрелись и теперь отлично знали, во что превращаются такие деревушки после того, как через них перехлестывает вал войны.

Мы прекрасно понимали, как дорога в эти напряженные дни каждая минута нашим друзьям, и потому старались задавать поменьше вопросов. Я лишь мельком увидел генерала; он еще больше похудел и осунулся: приступ застарелой болезни скрутил его, и только чудовищное напряжение воли давало ему возможность сохранять все тот же отлично усвоенный невозмутимый и немного иронический тон.

- Теперь мы с вами, москвичами, соседи, - сказал он, - но, честное слово, мы не будем слишком назойливы. Придет время, и вам опять придется гоняться за нами!

На память об этой встрече я сохранил измятый клочок бумаги, исписанный карандашом. Это был черновик какого - то донесения, который мне сунул начальник политотдела, - описание исхода танкистов из Чисмены. Теперь уже можно предать его гласности, как памятник времени:

«18 ноября 5, 6, 11 и 35 - я немецкие дивизии перешли в решительное наступление по всему участку фронта. 1 - й гвардейской танковой бригаде было поручено прикрыть узел Покровское - Язвище - Гряды - Чисмена, оказывая поддержку пехотной и кавалерийской частям. Наступление немцев было предпринято с четырех направлений - с юга, с юго - востока, с запада и с севера. Многократное численное превосходство и географические выгоды обусловили успех немецких атак. Невзирая на героическое сопротивление наших частей, немцам удалось вклиниться в наше расположение. Гвардейцы вели себя достойно своего высокого звания: они умирали, но не отступали. Шесть гвардейских танковых экипажей погибли смертью храбрых, прикрывая перегруппировку пехоты. Гвардейский зенитный дивизион, отвечая на удары немцев с воздуха и с земли, прикрывал сплошной огневой завесой поселок Чисмену. Одновременно два средних и три малых танка смелыми контратаками сдерживали натиск превосходящих сил противника. Все атаки с запада и с севера были отбиты. Но в это время немцам удалось выйти на южные подступы к Чисмене, ударив с тыла. Для отхода бригады оставался один путь - лесными тропами на северовосток и на восток...»

Я читал эти строки и вспоминал тихие октябрьские дни, когда неутомимые разведчики Катукова круглые сутки изучали окрестные леса, беря на учет каждый проселок и каждую тропинку. Да, предосторожность генерала оказалась далеко не лишней. Любая часть, оказавшаяся перед лицом четырех вражеских дивизий, отрезанная от дорог, была бы поставлена под смертельную угрозу, не изучи ее командование заранее во всех деталях все тропы и проселки!

Немцы сделали все для того, чтобы одним ударом покончить с гвардейской бригадой, причинявшей им столько неприятностей. Им казалось, что пробил последний час Катукова. Непрерывные воздушные бомбардировки, комбинированные удары с различных направлений, баснословный численный перевес, - что еще требуется для разгрома одной единственной танковой бригады?!

И все - таки сломить волю танкистов врагу не удалось. Они цепко держались за каждый клочок земли, за каждую позицию, заранее подготовленную для круговой обороны. И только тогда, когда отходящие части закончили перегруппировку и танкистам было приказано организованно занять следующий рубеж, Катуков приказал отходить.

В донесении сказано коротко:

«Отход на Шебалково был совершен организованно, небольшими группами по лесным тропам...»

Совсем недавно батальонный комиссар Мельник подробно рассказал, что кроется за этой лаконичной фразой. Я живо представил себе знакомый мачтовый лес, узкие тропы, занесенные сугробами, и упрямых людей в синих комбинезонах, идущих вслед за сердито рычащими машинами. Танки буксовали в рыхлом мокром снегу. Под смежной пеленой качались зыбкие топи, и бурые пятна - страшные вестники трясин - преграждали путь. Надо было искать обходы, надо было вытаскивать на буксире застревающие машины, надо было отстреливаться от вражеских автоматчиков, надо было идти, идти и идти, чтобы вовремя поспеть туда, где пехота уже ждала поддержки танков.

С одной из групп шел генерал Катуков. Он шел пешком, худой и бледный, но, как обычно, подтянутый и стройный. Он мог бы уехать вперед, мог бы сесть в танк, в автомобиль, но он предпочитал идти пешком, потому что знал: никакой приказ в трудную минуту не окажет такого сильного воздействия на бойца, как личный пример командира. Танкисты видели, что генерал идет с ними, и им сразу становилось легче и радостнее на душе.

Люди рубили вековые ели и клали их поперек незамерзших лесных бочажков, протаптывали дороги для автомобилей и помогали тягачам тащить пушки. Каждый шаг давался им с боем. Но к сборному пункту все подразделения вышли вовремя, и ни один снаряд, ни один ящик с продовольствием, ни одна повозка не были оставлены в пути.

Передышки не было. Танки генерала Катукова немедленно развернулись и заняли новый рубеж, готовые оборонять его любой ценой...

Москвичи хорошо запомнили тревоги первых декабрьских дней, когда пульс фронта бился особенно напряженно. Дальше отступать было некуда: синие и красные стрелы на штабных картах вонзались уже в ближние дачные поселки, так хорошо знакомые нам всем, в те самые поселки, где еще в мае гуляли по выходным дням москвичи. И чаще всего в штабах повторялось слово «Крюково».

Захватив ценой огромнейших потерь поселок Крюково, немцы готовились вонзить бронированный клин в самое сердце Москвы. Именно теперь немцы хвастались, что они видят в бинокли «самую средину» советской столицы.