— Так мы ж и так держимся! Куда ни глянь, везде наша братва дает прикурить! Недавно тут в одном леспромхозе сразу пятерых из своей части встретил. Не узнали сначала, черти!

Хороший Шурка был парень, настоящий. А только не понимал он матросской души. Не знал, в какие передряги нам приходилось попадать во время службы; не имел представления о морских походах, скалистых берегах и унылых криках чаек; не видел он, какими мы приехали сюда, на сибирскую стройку...

Частенько, бывало, мы с Забавой вспоминали все это — одинокие, никем не понятые, но до конца гордые своей принадлежностью к несгибаемому племени людей в полосатых тельняшках.

Однажды, уже в начале лета, когда тайга с верхотуры отстроенных здесь заводских корпусов удивительно стала напоминать нам с Забавой родное море, в клубе строительства начался смотр художественной самодеятельности. Пришли и мы туда с другом. Явились, как полагается, в полном блеске: безукоризненно по форме начищенные, отутюженные — знай, мол, наших. Прослышали, будто Славка собирается выступить со своим коронным номером — «матросское яблочко».

Ну, говорить нечего, хоть и женился человек, а флотскую честь поддержал правильно! Три раза вызывали на сцену. Взмок Славка, платочком утирался, но не отказывался — отбивал на совесть, пока баянист не умотался.

Наконец-то мы с Забавой почувствовали себя именинниками. Толкали друг друга локтями, подмаргивали, и рот у каждого — до ушей.

Еще больше ликовать начали, когда вдруг на сцену вышел — умора да и только! — наш сосед по комнате армеец Шурка. В кирзовых с широкими голенищами сапогах, в вылинялых штанах и перетянутой ремнем гимнастерке с пуговицами от погон на плечах.

Долго стоял, ждал, наверное, пока стихнет шум в зале. Жалко даже нам его стало. Не иначе, петь собрался.

— Крой, Шурка! — сочувственно пробасил со своего места Забава.

Но Шурка не стал «крыть» — он начал читать стихи. Не понимал, видно, парень, что после нашего «яблочка» такой товар не пойдет в ход.

— Даешь, Шурка!

А Шурка и не думал «давать». Шурка что-то бубнил в гуле голосов. Послышались хлопки, захлопали и мы. Рук не жалели: все ж таки свой малый, хоть и армеец.

Рассказывал Шурка что-то о письмах с треугольниками на конвертах, о строгом старшине, о запахе каши на привале —в зале одобрительно посмеивались. Потом затихли.

Устали подбадривать Шурку и мы с Забавой. И вот тут я услышал за словами стихов отдаленный топот сапог. Нестройный топот по пыльной дороге. Услышал постукивание приклада карабина о пустую фляжку, почувствовал вкус махорки и ощутил, как из-под выгоревшей на солнце пилотки на лицо мне стекают соленые струйки.

Потом почудилось мне, будто я сидел у шипящего костра и от моей серой шинели поднимался пар; наотмашь бил кувалдой по заснеженной гусенице танка; в ушах звенело после хриплой команды «Огонь!»...

Ничего я тогда не сказал своему другу. В общежитие к себе мы тогда возвратились тоже молча. Лишнее говорить между нами ведь было не принято.

Но после того памятного вечера Леша Забава особенно старательно отутюжил свои брюки, форменку, синий воротничок и сложил все на самое дно чемодана. Мне он нехотя объяснил:

— Так вроде сохранней будет.

— Может, нафталинчиком пересыпешь? — усмехнулся я, но со своими вещами вскоре поступил точно так же.

А на стройке Лешу, Славку и меня по-прежнему продолжали звать «морячками». Шурка даже написал о нас в стенгазету стихотворение.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.