В этой симфонии весь будущий Чайковский и ощущение жизни, которое явилось у него в детстве и, по существу, осталось неизменным навсегда. Помните слова Модеста? Даже в минуту высшего восторга его охватывала тоска – ведь минута эта минует, уйдет, умрет, сменится день, ночь, зима, лето, жизнь. Даже год – всего лишь капля в «ходе лета»...

Разные части: «Зимние грезы», «Угрюмый край» – величавая природа. Тревога – глухие шепоты скрипок... Роем кружатся мысли, как снег. Смутно и грустно, и вспоминается «Зимняя дорога» Пушкина... Смотри на дорогу, на санный путь, по которому ездит народ, и уйдут снедающие тебя мысли. Слушай голос русской песни, русских далей, холмов и перелесков, смотри на лица женщин... Слушай неясный шорох снежинок во мгле. Снежная замять рассеется, брызнет солнце, засверкают поля «под голубыми небесами великолепными коврами...».

3 февраля 1868 года симфония впервые была исполнена в Москве. Автора много раз вызывали. Произошел первый взрыв – известности, славы, успеха. А он, «небрежно одетый», с шапкой в руках, которую нервно мял, очень неловко и неизящно выходил раскланиваться. Зато после концерта, когда друзья собрались в ресторане. Чайковский со всеми перецеловался, а потом разбил все бокалы, из которых пили шампанское...

Зима его жизни кончилась.

Весна

Источник музыки – жизнь, «все впечатленья бытия». Вряд ли за всю жизнь Чайковского было столько «впечатлений бытия», сколько за 1876 – 1877 годы. И последовал музыкальный взрыв, вулканическое «извержение сердца», началось весеннее «цветенье» звуков!

Балет «Лебединое озеро». Третья симфония. Четвертая симфония. Оперы «Опричник», «Вакула», «Евгений Онегин». Симфоническая сюита «Франческа да Римини». Вариации на темы рококо, «Вальс-скерцо» – вот неполный перечень написанного в эти годы.

И – как остановки в этом сложном симфоническом шествии, как «лирические стихотворения», рожденные без суеты, в перерывах между поездками то в Париж, то в Москву, то в Каменку – музыкальные пьесы из цикла «Времена года». Именно в начале 1876 года они печатаются в приложении к журналу «Нувелист».

«Март. Песнь жаворонка», «Апрель. Подснежник»...

...Ровные, размеренные звуки, то ли капель, то ли тепло лучей света, проникающих через окно, – аккомпанемент левой руки, это фон, на котором расцветает самый первый, самый наивный цветок – подснежник. Его красота трогательна и незатейлива. Зато какая чистота, какое робкое и тонкое благоухание. Летом будут другие цветы – пышные, ароматные, вызывающие. Но не будет столь милого и вместе столь отчаянного и смелого (ведь он первый!) цветка.

Жизнь расстилала перед гением скатерть-самобранку: Париж, Версаль, Флоренция, Виши... Но все это проходило вне его сердца. Родина, близкие, приметы русской жизни и в том числе подснежник – вот что влекло и рождало щемящую ноту в самой глубине сердца. Часто его преследуют тоска, смятенность, неясность чувств, мечта о высшем, неудовлетворенность, особенно там.

«Третьего дня вечером, – пишет он, – приехал я в треклятый, мерзкий, отвратительный Виши. Здесь соединилось все, чтоб сделать мое пребывание невыносимым. Нужно вставать в пять часов утра, чтоб получить ванну; уже это одно неприятно. Затем суета, давка из-за каждого стакана воды на источнике, светский характер времяпровождения, совершенное отсутствие красот природы, но, главное, одиночество, – все это глубоко отравляет мне каждую минуту жизни...»

Тоска по родине? Да. Но не только, все сложнее. Неясность чувств, меланхоличность, недостижимое стремление к совершенству и вечная спутница жизни – мечта, разбиваемая самой же жизнью... Это уже качества души, характера, особенность его натуры, которые в эту пору совершенно законченно проявились. Вот что писал Чайковский из Флоренции:

«Ты думаешь себе, вот счастливый человек! То из Венеции пишет, то в Риме и Неаполе был, а то вдруг из Флоренции корреспондирует. А между тем, Модя, нельзя себе представить человека, более тоскующего, чем я все это время. В Неаполе я дошел до такого состояния, что ежедневно проливал слезы от тоски по родине вообще и всем дорогим людям в особенности. Что бы я дал в эти ужасные минуты черной меланхолии, чтобы около меня очутился хотя бы Николай Львович! Все московское мне кажется особенно милым...

Я успел только пробежать по главным улицам Флоренции; она мне очень нравится. Рим мне ненавистен, да и Неаполь, – чтоб черт его взял! Один и есть только город в мире, это Москва да еще Париж!»

Брат Петра Ильича, Модест (так же, как и второй из близнецов, Анатолий, он служил ему всю жизнь), очень точно определил причину такого состояния композитора:

«Чтобы быть покойным и счастливым, ему необходимо изливаться в звуках почти без устали. Несколько дней безделья между двумя работами делают его уже беспокойным и несчастным».

И все же именно в эти знаменательные годы примчалась весна. Весна веры, творчества, созидания. Набухли почки, распустились листья. Начались месяцы звукодарящие, изобильные, рассыпающиеся тысячами и сотнями аккордов, трелей, тремоло, арпеджио...

Годы эти соединили горе и радость, подарили «все впечатленья бытия».

Все странно переплелось, по закону таинственности оказалось связанным, – чего только не вбирает в себя творческое вдохновение! И непременно страдание.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.