Из истины страстей…

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит…

– Пушкин мог бы стать балетмейстером, – сказала она мне, показывая эскиз вариации, которую, по ее мнению, балетмейстер-постановщик А. С. Пушкин обозначил этими строками.

И в словах ее прозвучало профессиональное убеждение: Пушкин тоже принадлежит к ее миру, к миру русского балета.

Людмила Семеняка выросла в Ленинграде. Ее мать – аппаратчица в химической лаборатории, отец – гравер. Наверное, от него передалось ей чувство эстетического долга, требующее от художника полной самоотдачи и филигранной тщательности в работе...

Дед Людмилы делал скрипки. Может быть, это тоже передается по наследству – чуткость к музыке, которая прячется в каждой частице существующего?

Шесть лет назад Людмила Семеняка закончила Ленинградское хореографическое училище по классу Н. В. Беликовой и была принята в Театр оперы и балета имени Кирова. А вскоре ее пригласили в Москву, в Большой... Здесь, на одной из самых первых репетиций, народная артистка РСФСР Р. К. Карельская сказала ей:

– Музыку надо слушать не только головой, а кожей, всеми ее порами...

Чтобы научиться именно так слушать музыку, нужно сделать свое сознание и свое тело абсолютно проницаемыми для мелодии, для гармонии. А для этого нужно выстраивать, шлифовать и оттачивать каждое классическое движение, пока семь потов не сойдет. Танцевать в классе, на сцене, дома. С открытыми глазами и закрытыми... Танцевать наяву, во сне, в воображении...

В течение репетиции балерина несколько раз меняет пуанты. Когда она снимает их и дотрагивается до пальцев, служащих для нее таким надежным пьедесталом, лицо танцовщицы искажает боль. И тогда понимаешь, что боль эта, привычная и никого не удивляющая, едва ли не всегда сопровождает ее танец.

Занятие заканчивается... Танцовщица, обеими руками нажимая на ребра, помогает себе выдохнуть, а затем делает глубокий вдох. И глаза ее становятся совсем огромными...

Тысячи людей дарят балерине свой восторг и благодарность. Но даже в тот миг, когда весь зал рукоплещет ей, она кажется мне похожей на андерсеновскую Русалочку, которая согласилась терпеть постоянные страдания ради того, чтобы превратиться в женщину.

Стать балериной – в реальности, не в сказке – ничуть не легче...

Я слежу за тем, как занимается с Людмилой Семенякой ее педагог, прославленная Галина Сергеевна Уланова, и думаю: внутренний смысл кратких и точных замечаний Улановой состоит в том, чтобы научить свою воспитанницу постигать любые идеи, заложенные в музыке, непосредственно, без долгих размышлений и расшифровок. Порою мне кажется: если бы вдруг потребовалось, чтобы Людмила Семеняка выразила в танце основы высшей математики, разумеется, запрограммированные в музыке, она сумела бы сделать и это. Все тем же, привычным для нее способом – впитав мелодию...

Создавая образы своих героинь, балерина удивительно точна, правдива и изобретательна. Она не упускает ни единой мелочи, необходимой для естественного сценического бытия ее персонажей. О себе ей некогда задуматься. Она забывает о том, что нужно отдыхать или хотя бы ежедневно обедать... То, что необходимо ее героиням, подсказывает ей музыка. А что нужно ей, Людмиле Семеняке? На этот вопрос не ответит ни одна балетная партия...

– Мне однажды сказали, – говорит Людмила, – что я была задумана как расчетливый человек, а получился совсем нерасчетливый...

Что ж, наверное, так оно и есть...

Четыре года назад меня поражала в ней артистическая небрежность переходов от одного внутреннего состояния к другому. Кратковременность ее настроений, стремительная их смена делали Людмилу похожей на ребенка.

В свой первый сезон в Большом театре она сказала мне:

– Я и сейчас, когда вижу куклу, таю... Ребенок относится к кукле почти так же, как мы, взрослые, к ребенку. Он умилен ее беззащитностью и хрупкостью. И не может поверить, что кукла неживая. Своим воображением, добросердечием он одухотворяет ее.