Иван и Мария

— Это у нонешних от грамоты. Ране кого не спроси, всякий скажет, что за Волчьими лежами земле конец. А теперь прознали, что тайга без начал и краю, удержу и нет: все нипочем. Один бегёт куда глаза глядят, другая дитя выращивает не от господа бога. Что, совсем не приходил, что ли?

Мария опустила руки.

— Приходил...

В школе она топила печи и думала о том, что там, далеко в горах, где живет Иван, очень хорошо. Ей настойчиво казалось, будто ни за каким металлом идут туда люди, а для другой жизни, непохожей на ту, какой живет она. И кровь приливала к лицу.

Пришел Ермолаев. Яким Васильевич грелся у печки и разматывал шарф. По его лицу ходили печные блики, оживляя взмокшие глаза.

— Разнуздался конек — будет ласков денек...

Мария впервые почувствовала пустоту этих слов. Она села на парту и сложила на животе руки.

— Чего это вы такое говорите, Яким Васильевич?

Ермолаев разделся, пригладил волосы.

— От старости, Марусенька, от старости. Что ни скажи — всему рад.

Он улыбнулся беспредметно, но с такой внутренней добротой, что Мария устыдилась...

— Жизнь моя учительская, Марусенька, приближается к своему неизбежному завершению. Уж я и лопочу-то не знаю что. Ты не обращай внимания. Смею заверить, что в молодые годы я был куда разумней и рассудительней. Только подумать, милая моя, из самого Санкт-Петербурга до каких краев дошел. Сколько ребят грамоте обучил! Я просветительством увлекся, Марусенька, в девятьсот десятом году, а в Сибирь подался в двадцать первом, по ленинскому призыву... Вот сколько...

Он положил легкие руки на плечи Марии.

— Тебе-то до этого и дела нет. Я знаю. А зря, Марусенька, потому что человек ты презамечательный, тонкий человек. Самое тебе впереди быть, для примера.

Яким Васильевич вернулся к печи и склонился лицом к жару.

— И как у тебя душа не болит: Иван где-то в трудностях, а тебе лодку давай — сплавать. Только и всего. Вот у меня супруга, разреши похвастать, Марусенька, со мной всю жизнь прошла: и не то чтобы отстать, все впереди норовила...

Отойдя к окну, Мария царапала заледенелое стекло.

— Каждый по-своему живет, — ответила она, но вдруг повернулась пунцовая, с онемевшими глазами. — Я сейчас приду, Яким Васильевич... Ребятишек разденьте...

Она направилась домой и шла широким, уверенным шагом. Утро было синее. Холодный ветер приносил скрип замерзающего пихтача. Мария здоровалась с поселянами и с вызовом смотрела из-под густых ресниц.

Ивана не было дома. Мария отыскала его на складе.