История одной страсти

Это было изумительное время. Герцогиня водила Гойю по своему дворцу, гуляла с ним по улицам Кадиса, знакомила с горожанами. Среди горожан отличался некий сеньор Мартинес, богатый, влиятельный и уверенный в себе человек, занимавшийся торговлей. Как-то он осмелился пригласить Гойю и герцогиню к себе во дворец. Вечер проходил как обычно, из уважения к трауру герцогини было приглашено немного гостей. А после ужина сеньор Мартинес позвал их в театральную комнату, где должна была выступать одна из самых известных танцовщиц Испании Серафина. Одетая в национальный костюм махи, она исполнила для гостей страстный испанский танец.

– Правда, хороша? – обратился Мартинес к Гойе.

– Вас она особенно должна увлечь. Серафина с улыбкой подошла к гостям. – Вы еще долго пробудете в Кадисе, господин живописец?

– Не знаю, – ответил Гойя.

– Может, неделю-другую

– Я собираюсь устроить прием. Надеюсь, вы посетите меня? И может, даже согласитесь написать мой портрет? Стоявшая рядом Каэтана резко взяла Франсиско под руку и сухо попрощалась с хозяином дома. Прошло несколько дней. Утром как всегда, герцогиня и Гойя пили кофе в гостиной, и вдруг он, как бы невзначай, проговорил:

– Возможно, я отлучусь на несколько дней, буду писать портрет Серафины по ее просьбе. Каэтана промолчала, а вечером когда Франсиско, как обычно, зашел к ней, она встретила его лежащей на софе в весьма оригинальном наряде отдаленно напоминавшем одежду махи, и, усмехнувшись, сказала:

– Если ты собираешься рисовать Серафину в виде махи, такой наряд подойдет?

– Наверное, да, – запинаясь ответил Гойя.

На следующий день он уже забыл об этом разговоре. Но Каэтана не забыла. Утром она взяла Франсиско за руку и повела его в потайную комнату, о которой он не знал. На стене висела какая-то непримечательная картина, изображавшая охоту. Каэтана отодвинула картину, и за ней показалась голая стена.

– Здесь должна висеть другая картина. Я хочу, Франчо, чтобы ты нарисовал два моих портрета в костюме махи.

Гойя, естественно, не мог отказать возлюбленной и тут же принялся за работу... Каэтана возлежала на ложе, прикрытая прозрачной тканью, и с легкой улыбкой смотрела на Франсиско. И хотя он уже с закрытыми глазами знал каждую линию, каждый изгиб ее прекрасного тела Гойя внимательно рассматривал ее словно пытался с помощью резких мазков проникнуть в тайники ее загадочной души. Франсиско работал быстро и вдохновенно. Ведь перед ним была не просто безликая модель, а любимая женщина, которую он никак не мог разгадать. Когда картина была закончена, ему уже трудно было остановиться. Хотелось снова и снова рисовать ее, и вслед за портретом обнаженной махи он тут же принялся за второй, рисуя маху одетую в дорогой яркий наряд... Глядя на законченные полотна Франсиско удовлетворенно вздохнул: у него получилось. Вот она, его безумная страсть, его счастье и мучение.

– Ну, как? – повернулся он к герцогине.

– Ты довольна? Ведь ты именно этого хотела...

Каэтана растерянно смотрела на портреты: лица у мах, одетой и обнаженной, были разными, они могли принадлежать одной определенной женщине и, вместе с тем, любой другой. Но все же это было ее лицо.

– Ох, Франчо, ты нарисовал нечто необычное. Но, право же, я не такая загадочная и обольстительная. Но я победила Серафину, – довольно рассмеялась она. – Пока дурочка ждет тебя в костюме махи, ты уже нарисовал мои портреты. И знаешь я устала. Нам надо на несколько дней дать друг другу свободу. Я решила уехать в Херес, а оттуда вернусь прямо в Мадрид.

Острый приступ бешенства охватил Гойю. Он бросился на герцогиню, но, как это уже было раньше внезапно остановился. Его вновь окружила тишина... Проснувшись на следующее утро он с ужасом осознал, что слух к нему не вернулся, и с ужасом воспринял известие о спешном отъезде Каэтаны. Она уехала! Оставила его одного больного, немощного, одинокого! Ему вдруг стала невыносима даже мысль о женщине, бросившей его в беде. Он немедленно вернется в Мадрид, к своей Хосефе, к детям, к друзьям.

Хосефа очень обрадовалась встрече. Она изменилась за последнее время, будто бы смирилась с судьбой, давшей ей такого неуемного мужа, вся как-то ушла в себя и еще больше похудела. И Гойя вдруг решил написать ее портрет. Неожиданно для себя он увидел в своей жене то, что не замечал годами: любовь и тревогу за него, непокорного и ни в чем не знающего меры. Портрет получился, с одной стороны, прекрасным, а с другой – каким-то грустным, словно прощальным. Кисть великого мастера лучше его самого почувствовала приближение конца.

После того, как портрет был закончен, Хосефа занемогла. Она таяла на глазах, а причину болезни доктора объясняли коварным испанским климатом и частыми беременностями. Сидя у ее постели, Гойя понимал сколь несправедлива была к ней судьба и он сам. Его мучило чувство вины перед ней и чувство жалости к этой терпеливой женщине. Она умерла так же тихо, как и жила... Самое ужасное было то, что она ушла именно тогда, когда они, наконец, начали понимать друг друга.

К этому времени срок изгнания герцогини Альбы закончился, и она вернулась в Мадрид. Досужие языки поспешили сообщить об этом Франсиско, и, вопреки всем своим внутренним клятвам, он снова стал ждать ее. И она пришла, прекрасная, совсем не изменившаяся. Им нечего было сказать друг другу, они просто стояли и молчали. Но неожиданно для обоих прежние чувства вновь овладели ими, и вновь Франсиско безумно желал эту женщину. Все стало по-прежнему. Они опять сблизились. Франсиско упивался этой близостью, и Каэтана отвечала ему такой же самозабвенной страстью. К нему вернулось желание творить, и он рисовал и рисовал, портреты придворных, богатых горожан военных и даже простолюдинов. Франсиско был снова в фаворе, снова окружен славой, при дворе говорили, что в Европе нет художника лучше глухого Гойи. Но самое главное, он знал, что Каэтана – единственная женщина, которую он любил и будет любить до конца жизни.