Исход. Сад.

Сад

Дом отдыха был окружен огромным садом, прочерченным аллеями, но все же не до конца укрощенным человеческой тягой к порядку.

Было около семи утра, когда я вышел в сад. Всю ночь я писал, голову ломили неприснившиеся сны и хорошо опахнуло виски и лоб прохладной утренней свежестью.

Седая роса искрилась, словно иней, на травах и нераскрывшихся цветах. В бокальчиках листьев настурций лежали ее полновесные капли.

Нить паутины протянулась наклонно между двух сосен, и по ней вверх-вниз, словно воск по дратве, бегал солнечный блик.

Соловей попробовал голос. Другой соловей повторил ноту, но только звончей и свободней. Снова первый соловей взял ноту, неуверенно и слабо. Второй голос подхватил, усилил, донес до настоящего искусства. Он как будто звал первый голос за собой, и тот попробовал идти за ним, но тут кукушка принялась высчитывать кому-то годы и погасила короткую вспышку неопытного певца. И снова второй голос подал сигнал...

Опытный соловей ставил голос соловью-новичку. Но тот был просто бездарен, что вовсе не редкость у соловьев. Все усилия соловья-учителя привели лишь к тому, что ученик заладил на одной ноте что-то очень бедное. И тут, возмущенный его неискусством, ударил и разлетелся трелью другой соловей. Притихли все птицы, только голос соловья, не нежный, а мощный, уверенный в силе своей и великолепье, заполнил сад.

Зеленая пыль взметнулась в воздухе, закружилась, разлетелась по всему саду. Пыль густела, уплотнялась и скоро замутила простор. Померкли солнечные лучи, оборвал песню соловей, все затаилось, словно в предгрозье. Качались сосны, это они подняли пыль.

Цветы и травы стояли спокойно, не ощущалось даже малейшего дуновения ветра, и оттого казалось, что сосны сами стряхивают с ветвей бледно-зеленое пыльцевидное семя.

Нежный гул, такой тихий, что все остальные звуки в природе, как бы ни были они тонки, казались грубыми и жесткими в сравнении с ним, заполнил весь простор... словно был е го шепчущим голосом.

Торчащие вертикально мягкие желтые шишечки похожи на восковые свечи. Они мерно покачиваются, и зеленая пыль обволакивает их, словно чехольчиками.

Медленно пыль оседает. Зеленые полукружья ложатся на дорожку, на равнодушные к ней цветы и травы.

Умиротворенные, затихают ветви сосен. Вспыхивают на коре многоцветные жилки, птицы заводят разговор.

Брачное таинство сосен свершилось.

Я с треском вбил в лузу последний шар, мы пожали друг другу руки и вышли в сад пройтись перед сном.

Сад был обильно · влажным от росы и шумно пах крепким настоем сосновой смолы, мокрой хвои у подножий деревьев, полевой горчицы и ландыша. Ни луны, ни звезд не было видно за верхушками деревьев, но тихий свет их лежал сияющими полосами на дорожках. Мы пошли по влажному, похрустывающему песку. Лягушата прыгали поперек дороги, бесстрашно задевая наши ботинки.

Вверху, среди деревьев, шла какая-то потайная жизнь. То всхлопнет крыльями невидимая птица, чье-то тело прошуршит по ветвям и вдруг с размаху гулко стукнется о ствол; разбуженная, над кулем своего гнезда, поднимется резким взлетом, прокричит гортанно и сухо ворона и вновь сольется с деревом, опустится в свое гнездо. И опять шорох, бормотанье в ветвях, и вдруг высокий, злобный вскрик вспугнутого или застигнутого смертью существа. Впереди, где дорожка шла мимо гаража и сворачивала в глубь сада, над ней простерлась черная сосновая лапа, стоящие стоймя шишечки горели под луной. Мой спутник был искусствоведом, аспирантом художественного института, и мне захотелось рассказать ему, как утром мне привелось быть свидетелем брачного таинства сосен. В безветрие сосны вдруг согласно зашумели, затрясли ветвями, сбросив с них зеленоватую пыльцу, семя всех сосен сложилось в плотное зеленое облако, на несколько минут пригасившее солнце...