Догадка ничего не изменила в нем, разве что происходящее стало ощущаться как бы со стороны, из отдаления, ибо все это творилось в мире живых, которому он уже не принадлежал. Он больше не субъект, а объект чужих усилий, тревоги, суеты, переживаний... Он сохранил про себя свое открытие, перед окружающими делал вид, будто участвует в их игре: с серьезным видом дал себя уколоть, принял лекарства, в положенный час изобразил, что ему полегчало, поел на радостях киселя, посмотрел что-то по телевизору, установленному против дивана, участвовал в разговоре, даже шутил.
Вокруг оставалось много народа, и когда медицинские люди удалились: кроме жены, еще пять женщин - бывшие поклонницы, ставшие после первой инфарктной болезни друзьями.
Он знал их спокон веку, иногда ему казалось, что всегда, с первого появления на сцене, чего никак не могло быть. Но старые, давно откричавшиеся почитательницы проникли в более юных, а те - в следующее поколение крикуний; когда же время персонифицировало нескольких из безликой массы, наделив отчетливой индивидуальностью, укрупнив, как в кино, они не отвергли преемственности, вобрав в себя своих предшественниц.
Их было шестеро, но одна, самая молодая, почему-то отсутствовала. Может быть, по молодости она еще была способна слышать иные зовы. Некогда назойливые поклонницы давно уже превратились в «ангелов-хранителей дома».
Они распределили между собой обязанности: одна ведала снабжением, другая - ремонтом и починкой, третья - культурой: приносила книги, журналы, собирала отзывы, рецензии, следила за радио- и телепередачами, кроме того, пекла замечательные пироги с капустой, четвертая была личным фотографом и архивариусом: разбирала безнадежно запущенный архив, пятая ведала медициной, шестая облегчала заботу о живущей отдельно взрослой дочери от другого брака.
Весь быт держался' на них. Жена разрывалась между театром, консерваторией и партийным бюро, сам он вел серию радиопередач об артистической молодежи, выступал по телевидению, еще недавно участвовал в концертах, а главное - часто недомогал, жить старался за городом, что создавало дополнительные сложности.
Если б не эта бдительная помощь, пришлось бы резко и болезненно менять образ жизни, что понимала жена и улыбалась через силу непрошеным, но необходимым гостьям, обслуживающим хозяев. Она была куда старше старшей из них, но, выхоленная достатком, смотрелась не по годам: стройная, подтянутая, с четким, упругим шагом и великолепно ухоженной седой, впроголубь головой. Голубоватая седина в сочетании со свежим цветом лица придавала ей молодости.
Он знал - когда его душа распростится с телом: сегодня, завтра, через неделю,- первым 'движением жены будет «сделать голову». Так отзывалась она на каждое примечательное событие: праздники, приемы, юбилейные спектакли и торжества, концерты, дни рождения, именины, похороны, сороковины, гастроли, поездки на курорт или в дом отдыха, перепады его болезни. Что бы ни ждало впереди - голова должна быть в порядке: промыта, высушена, расчесана, красиво уложена. Соблюдение формы прежде всего!
Они прожили без малого двадцать пять лет. Четверть века такой жизни, которая по всем человеческим меркам должна считаться счастливой, да и была такой. А что получили за свою любовь и преданность вот эти состарившиеся на его глазах женщины? Они присохли к нему еще девчонками, краснощекими, горластыми девчонками с ошалело-счастливыми глазами. Поклонницы!.. Над этим принято смеяться. Но вот он умирает на их руках да и жил последние годы, чего греха таить, на их добрых, терпеливых руках.
Наверное, в такие минуты возле смертного ложа должна находиться одна-единственная женщина, а он отходит публично. Артист усмехнулся про себя и этом у слову, и самой мысли: что ж, настоящий актер должен умереть на сцене, на глазах зрителей. Это утверждал Остужев, но, когда дело подошло к тому, предпочел выйти на пенсию, продлить тем самым жизнь и умереть в одиночку. Он тоже пенсионер, но умирает на малой сцене, на глазах самых благодарных зрительниц, на глазах женщин, перед которыми виноват без прощения.
Он отнял у них все: семью, любовь ; детей, женскую долю, не дав ничего взамен. Даже контрамарками они не пользовались, считая недостойным ходить на него «по знакомству». Терпеливо выстаивали у касс, и сколько же денег из скромной инженерской зарплаты просадили они на билеты!
А цветы? Букеты и веточки первых мимоз, летящие на сцену, а в торжественные дни их выносят, кряхтя, кривоногие капельдинеры; букетики ландышей, колючие розы, исчерна-красные осенние георгины у театральных дверей... Дорогое удовольствие!.. И все ж не дороже брошенных ему под ноги судеб.
Но ничего исправить нельзя, и, останься он жить, все пошло бы по-прежнему. Он давно уже не волен в своих поступках. После первого потрясшего его инфаркта и второго - маленького, которым он оплатил единственную попытку бунта, последовала сдача на милость победителя с голубоватой, тщательно уложенной головой. А раньше он жил слишком широко, вольно, загульно и эгоистично, чтобы видеть самопожертвование в безоглядном поклонении ему. Это казалось естественным и слегка докучным.
Он долго думал о своей вине, он ни о чем другом не думал, пока не потухло сознание, и началась долгая агония.
Он не знал, что ряд знамений местного значения предварили его кончину. Когда прибыла вторично вызванная неотложка, во всем доме погас свет, и врачи колдовали над ним при свечах. Когда приехала реанимационная машина, свет загорелся, но намертво встал лифт, и его несли на руках с шестого этажа.
Он ·не знал всего этого в той жизни, где в нем еще билось сердце, ну, а в других пределах? Наверное, он узнал и об этих мелочах, и о куда более важном, что омрачило ему уход. О том, что говорят и во что верят всей глубиной души служившие ему так преданно и бескорыстно прекрасные женщины: «Мы счастливые, мы самые счастливые на земле, свою лучшую жизнь мы прожили возле прекрасного »...
Утром в «Чародейке» раздался телефонный звонок, просили выдающегося женского мастера Марию Гавриловну.
- Манечка, я еду к вам. Никаких отговорок. Вы должны сделать мне голову. Да, Манечка! Сегодня мне нужно больше, чем всем остальным, вместе взятым. Я знаю, что у вас контингент.. Муж умер. Что как?.. Ночью. В больнице… Манечка, что с вами?.. Почему вы молчите?.. Ах, эмоции!.. Не хлюпайте и скажите толком... Ну вот, это другое дело. Еду.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.