Ип | Смена

Обязательно нужно уговорить, упросить его; и брошенный на Земле путешественник страшным усилием воли заставил себя подняться из бездны.

— Я... большая опасность для тебя... — он поднял свой длинный палец, — ...и для твоей планеты...

Блестя в лунном свете глазами-звездами, он приподнял голову.

— Но наш передатчик, — сказал Эллиот, — ведь он работает.

— Хлам, — сказал Ип.

Глаза его в темноте сверкали. Их взгляд проникал в глубину стремительно рушащейся внутрь самой себя силы, и Эллиот увидел в этих глазах невероятно сложное движение снующих световых нитей. Потолок над головой у него стонал, в углу скулил Харви, а инопланетные глаза все так же созерцали потоки те: тайн вещества, которые простому ботанику со звезд, увы, неподвластны.

— Ты даже не пытаешься, — напуганный этими глазами и притягиваемый ими, сказал Эллиот. — Ну, пожалуйста, Ип!

Ночь продолжалась. Тело Ипа твердело и становилось теперь уже совсем серым. Его губы шевелились, но слов не было слышно, только из глубины тела доносился похожий на рокот водопада звук предельного сжатия звездного вещества. Тело Ипа стало невероятно плотным. И ядро тела всасывало сейчас в себя всю сосредоточенную в этом теле огромную энергию. Звездную сердцевину Ипа сжимало все сильнее и сильнее.

У Эллиота было чувство, будто собственное его тело состоит из цепей и эти чугунные цепц тянут его своим весом вниз. Казалось, что этот вес увеличивается; голова раскалывалась от боли, тяжестью в сто тысяч тонн навалилась беспросветная тоска. Когда проглянул, наконец серый свет утра, Эллиот невероятным усилием заставил себя подняться и посмотреть на Ипа. В страшилище будто не осталось никаких живых соков, и оно уже было не серое, а белое — белый карлик. Эллиот выбрался кое-как в коридор и спустился, пошатываясь, к Мэри. Когда он толкнул ее дверь, давящая чугунной плитой тоска и чувство космического одиночества были уже в нем неразделимо смешаны. Он чувствовал себя инопланетянином, кем-то чужим самому себе, и от этого ему было страшно.

Мэри открыла глаза, посмотрела на него.

— Что случилось?

— Все... ничего не стоит, — проговорил он с трудом, проваливаясь внутрь себя, падая в какую-то бездну, уносясь в бесконечность.

— Ой, сынуля, такого чувства быть не должно, — сказала Мэри, хотя именно такое чувство было сейчас у нее; всю ночь ей снилось, будто она под водой и никак не выплывет на поверхность.

— У меня есть нечто замечательное, — прошептал Эллиот, — и по моей вине оно тоскует.

— У всех временами бывает такое чувство, — сказала Мэри.

Вроде бы подходящая к случаю банальность, но ей самой такое не помогает, так почему оно должно помочь Эллиоту? Она похлопала по постели, показывая на место рядом с собой. Тепло лучше, чем слова, в этот серый рассвет ей было холодно, холод пронизывал ее до костей, но ей стало еще холоднее, когда рядом лег Эллиот.

Что происходит в доме? Что-то таится в нем, безымянное, ужасное, и притягивает к себе все остальное.

— Можешь ты... рассказать мне? — спросила она.

— Потом.

Свернувшись, Эллиот прижался к матери, но у него по-прежнему было чувство, что они падают все ниже, глубже в водоворот, где не притянется к ним ничья рука, потому что там никого нет.