Интеллигенты

Я тоже пожал Архипову руку и спрыгнул вниз.

- Э-эй! - окликнул нас сверху Архипов. - А то, может, вы у меня останетесь? Есть место главного инженера и начальника техотдела. Обоих вышиб на прошлой неделе. Алкоголиков и без них хватает. Как вы на это?

- Спасибо, порадовал, - отозвался Глеб. - Выходит, мы еще не совсем конченные люди? Приятно слышать. Только мы все-таки не по тому профилю. Придется тебе поискать в другом месте...

И вот мы сидим на ржавом рельсе около вагона номер семнадцать, и мимо нас, вздев на плечо лопаты и кирки, идут строители этой разнесчастной дороги. Они сворачивают с бровки к своим домам - если, конечно, можно назвать домами эти скрипучие сараи на колесах, - сбрасывают в тамбурах свои инструменты, глухой стук прокатывается по составу. Они идут долго, поглядывая на нас с любопытством, с усталостью, с пренебрежением, с завистью, брезгливо, безразлично, гордо, опасливо, снисходительно, заискивающе, с уважением и без уважения. Шаркают по земле их промокшие валенки, похрустывает в лужах ледок, топорщатся колом на заду и коленях ватные брюки.

И вот из цепочки выходят двое и сворачивают в нашу сторону. Глеб пристально смотрит на того, что пониже, покоренастее, и тот взглядывает на Глеба сначала с равнодушным любопытством, потом с изумлением. Глеб поднимается, протягивает руки и говорит:

- Ну, падай в мои объятия, милый. Падай, что же ты стоишь?

И у того, коротконогого, плотного, с тяжелой квадратной головой, открывается рот и заплывают глаза в улыбке, он говорит: «О-у!» - и протягивает Глебу руки.

Я даже забываю как следует поздороваться с Иваном - так меня удивила эта сценка. Иван тоже стоит, с радостным недоумением взглядывая то на меня, то на Глеба, то на коротконогого. Охлопавши друг другу спины и плечи, они оборачиваются к нам. Глеб небрежно, словно бы они вчера только виделись, пожимает Моисееву руку и говорит мне, весело поблескивая глазами и щурясь от удовольствия:

- Знакомься, Юрка. Это Пэ Митрофанов. Мы с ним целый сезон ловили дальневосточную селедку. Помнишь, брал я отпуск на третьем курсе? А, Паша? Гора с горой не сходится... До меня дошли слухи, что твои планы личного благоустройства окончились в местах не столь отдаленных? В то лето ты был вроде бы более сдержан к чужой собственности, а?

- Да нет, - смущенно отзывается Митрофанов. - Дал одному по морде.

- И закатали на год? В порядке! А насчет пятнадцати суток разговору не было?

- Это если по пьянке, а то - директору завода. Прямо в кабинете. Глеб засмеялся и сказал мне:

- Видишь, он тоже из тех, которые думают, что они ничего не могут, кроме как бить директоров в их собственных кабинетах. Если бы не эта его привычка! Он анархист-одиночка, у него тоже вмятина...

И вот мы уже сидим внутри вагончика: я, Глеб, Паша Митрофанов, Иван Моисеев, обрадованный и заинтригованный нашим приездом, и еще двое на букву «М» - Макаров и Машин. Видно, заселялись по тому самому списку.

Макаров, Иван Кузьмич, сорокапятилетний коротенький мужичонка с удивительно властным лицом, по словам Паши, был в армии капитаном, уволен в запас, похоже, за глупость, потом был на целине директором совхоза и требовал, чтобы на работу ходили чуть ли не строем.

- А этот... - Паша кивает на Машина (ему лет двадцать-двадцать один, он невысок, смугл, с каменным подбородком и голодными, навыкате глазами). - Этот - гордость наша, будущий писатель... Прости, Валя, настоящий писатель, только пока не признанный. Вылетел из университета и пошел в народ. Навроде Горького. Только не догадался выбрать что-нибудь получше... Как видишь, Глеб, здесь цвет, сливки со всего... - И он добавляет еще одно слово.

Мы сидим, значит, в вагончике, дело уже к вечеру, пьем водку и разговариваем о жизни, а я осматриваюсь с острым любопытством.

Моисеева я знаю достаточно, и интерес к нему у меня сейчас словно бы отраженный - в интересе к его окружению.

Кузьмич меня не очень интересует: он захмелел с половины стакана и уже дважды рассказал, как он был директором совхоза и какой при этом был у него в совхозе замечательный порядок. Теперь он сидит у окна, багровый, ненасыщенный, подпер щеки ладонями, беззвучно шепчет что-то свое, командирское.

Пока Глеб занимается с Пашкой обменом автобиографиями, я подсаживаюсь к писателю и завожу с ним разговор о литературе. Писатель - здесь его так и зовут - интересует меня больше всех. Вообще-то кругом все любопытно, все слишком разнится от того мира, из которого мы приехали, но Писатель интересен особенно. Чем черт не шутит, а если это действительно будущий Горький?