Игра и характер

Мы были свидетелями фантастических взлетов. Скажем, боксер Володя Сафронов приехал на Олимпиаду перворазрядником, а в Мельбурне ему как олимпийскому чемпиону – первому среди советских боксеров – вручали удостоверение и значок заслуженного мастера спорта СССР.

Но наибольшее впечатление произвели, конечно, победы Владимира Куца и Виктора Чукарина.

Куц – мой сверстник, всего на два года старше. Но он имел военные, боевые заслуги.

Восхищаясь его бегом, его победой в остродраматической борьбе над англичанином Пири на обеих стайерских дистанциях, я даже не о том думал, какой это мастер и талант. Я думал: «Какой великий характер!» И еще думал: «Как стыдно будет перед таким спортсменом, а он ведь наверняка придет на какой-нибудь из наших матчей, проявить малодушие...»

Стыдно будет, считал я, и перед гимнастом Виктором Чукариным, прошедшим фронт и фашистский плен. Он стал мастером спорта еще до войны. И после Победы он, перенесший тяжелое ранение, вернулся в гимнастику..:

В 1952 году в Хельсинки Виктор Чукарин становится – в тридцать один год – абсолютным чемпионом Олимпийских игр. А через четыре года в Мельбурне свой успех повторяет.

Вот с какими людьми выпала мне судьба вместе сражаться на Олимпиаде!

На Олимпиаду в Мельбурн мы, футболисты, приехали сильной командой, счастливо собранной, сплоченной и точно настроенной тренерами. У нас были все шансы победить, взять реванш за прошлую летнюю Олимпиаду. Но в этом турнире драматически складывались поединки и с заведомо слабыми противниками. Так, при полном нашем преимуществе мы никак не могли открыть счет в игре с командой Индонезии. И я тоже был хорош: заставил в одном почти безобидном эпизоде понервничать тренеров и товарищей.

...Мяч после нашей атаки рикошетом отлетел к середине поля. Там никого не было, кроме центра нападения индонезийцев, он и подхватил мяч. А я, как нарочно, вышел далеко вперед из ворот. Что теперь делать? Я решил и дальше идти вперед. И, видно, смутил форварда своим рейдом: отпустил он от себя мяч. Вот тут я и увлекся. Мне бы отбить мяч посильнее, а я решил обвести форварда. И обвел – обошлось. Но никогда больше я так судьбу не испытывал. И сейчас страшно подумать, что было бы, не удайся мне финт: гола-то мы тогда не забили...

После повторного матча, легко выигранного со счетом 4:0, выпала нам тяжелейшая игра с болгарами. Героем той игры стал наш защитник Николай Тищенко. В самом начале добавочного времени ему сломали ключицу, но он не только доиграл матч, преодолевая сильную боль, но и сделал ценнейший навес в штрафную площадку болгар. после которого был забит решающий гол.

В финале с югославами ничейный нулевой счет держался опять до последних минут. Но тут обошлось без добавочного времени, в самом конце матча Толя Ильин сумел добить мяч, отскочивший от рук вратаря после удара Никиты Симоняна.

...И вот, прибывшие на теплоходе «Грузия» из Австралии в бухту Золотой Рог, мы пересаживаемся в экспресс Владивосток – Москва. Мы – олимпийские чемпионы Мельбурна. Думал ли кто-нибудь из нас, футболистов, что в пяти последующих Олимпиадах наша команда лишь однажды дойдет до финальной стадии и то ограничится бронзовыми медалями!

Экспресс останавливался даже на небольших полустанках, где нас приветствовали тысячи людей, счастливых нашей победой. У Байкала на одной из остановок в наш вагон ввалился могучий старик в тулупе и треухе – мороз был под тридцать – и загудел: «Где бы мне, сынки, Льва Яшина найти? Двести верст прошел, чтобы на него поглядеть, едва успел к поезду».

Мы обнялись с дедом. Я был, понятно, тронут до слез. Но ясно помню: при всей безмерной радости что-то и тревожное шевельнулось во мне, хотя виду я не подал. Вдруг совершенно четко почувствовал: не может жизнь притормозить на столь высокой ноте. Мне представились дальнейшие испытания на еще не изведанном мной уровне. На уровне новом и для всего нашего футбола...

Мне приходилось потом переживать глубокие огорчения. Выглядеть перед всеми, возможно, потерянным, подавленным. Вышедшим в тираж. Удары футбольной судьбы парировать, поверьте, труднее, чем одиннадцатиметровые. И я, случалось, склонялся под такими ударами. Но временно, ненадолго. Я не мог предотвратить эти удары, но морально, хочу сейчас сказать, был к ним готов. Все-таки очень надежно, как выяснилось, закалили меня военное детство и рабочая юность.

Во втором для себя чемпионате мира в Чили я выступил неудачно. В матчах с командой Колумбии, в общем-то совсем не сильной, и в игре с командой хозяев чемпионата я пропустил досадные голы. Не хочу задним числом оправдываться, но вратарской практики без серьезных срывов не существует.

Мне шел тридцать четвертый год, и кое-кому показалось удобным посчитать, что чемпионат мира проиграл Яшин. Что в «его возрасте» нечего и претендовать на место в сборной. Да и в клубе – так надо было понимать...

На московском стадионе меня встретили свистом. Этого я не мог понять. Ну хорошо – пусть я действительно из рук вон плохо отыграл в Чили. Но чилийских матчей московская публика не видела, а игры, вроде бы неплохо проведенные на Родине, – она, что же, успела позабыть?!

Публика была несправедлива на первый взгляд, но по сути права. Я мог бы сказать: все ошибаются на своих рабочих участках, но никто не слышит оскорбительного свиста. Но ведь и оваций в момент удачи не слышат ни рабочий, ни академик. Значит, воспринимая как должное такие знаки внимания, нечего пенять на неделикатность аудитории. Мы сами выбрали себе свой путь. И обязаны стойко переносить на этом поприще все превратности судьбы и отношения к нам наших болельщиков. В конце-то концов они за нас болеют. За футбол в нашем лице. И вот тут-то впору вспомнить и про ответственность рабочего человека. А не ходить в обиженных...

И все же мне, освистанному московскими болельщиками, было очень тяжело. Подошел к нашему старшему тренеру и сказал: «Больше играть не буду». И тренер Александр Пономарев, выдающийся в прошлом игрок, сам все в футболе повидавший и переживший, не стал меня утешать и удерживать. Он ответил: «Поступай, как знаешь. Тебе видней...»