– В ушах!
Она уселась рядом и, отдышавшись, тихо проговорила, глядя в.небо:
– Тебе нравится здесь, а? – Рот у нее так и остался открыт.
– Ндравицца, – слегка язвительно отозвался он, предварительно выдержав гордую паузу. – Это и есть твоя... ну это, Глинка, что ли?
– Да,! – чуть слышно произнесла, как выдохнула, девочка.
– А рыба тут водится, вот интересно.
– Ай, да смотри здесь как! – воскликнула она. – Я всю-всю речку знаю, так нигде-нигде больше нету! А сюда дороги никто, – она зажмурилась и замотала головой, – ага, вот в ушах тепло... Никто-никто не знает, одна только я знаю, а больше никто. Не верить?
Я, невольный соглядатай сжался и покраснел: как бы исчезнуть отсюда?
– Здесь так здорово! – продолжала девочка. – Я всегда хожу сюда. купаться. И просто так. – Помолчав, она заговорила совсем тихо, положив подбородок на колени и сгребая ладонями песок к ногам:
– Я все хожу сюда, вот меня так и прозвали в деревне – Глинка. Это мама сначала: Глинка да Глинка, а после и все так стали. И в школе. А мне ничё так, нравится, – улыбнулась она просто и открыто, быстро глянув на мальчика. – А тебе? Нравится? Да? Нет? – Она спешила, она и не очень ждала ответов на свои торопливые вопросы, наверное, ей просто очень хотелось сказать, как-то выразить словами – какое же особенное доверие она оказывает, раскрывая свою тайну.
– Посмотри, посмотри же, как тут все... везде... Такое, я просто не могу! Представляешь, зимой... Или осенью! Вот это все желтое, красное:.. А там вон страшно большие ели и вообще ужас какой-нибудь!
Должно быть, почувствовав необычность своего положения, мальчик насупился и посерьезнел.
А вокруг рдел и таял, замирал густым дурманным зноем июльский день.
Тусклой латунью поблескивала мокрая глина обрыва. Подвижные блестки в прихотливых извивах ручейков перечеркивали ее рдяными штрихами. По другому берегу, в десятке шагов от воды, песок порос кустиками лопушистой мать-и-мачехи, крапивные джунгли поднимались неприступной ратью. Дальше, за слегка выгоревшей зеленью орешника, могуче и высоко по холмам темной глубиной зеленела густая хвоя елей, немой стражей высился бугристый лиственный лес. И казалось, что Глинка – это маленькое тайное озеро, бережно хранимое солнцем, летом и лесами для этой девочки с облупившимся носом и звонким именем – Глинка. Дивному этому совпадению я радовался и завидовал, завидую и сейчас...
Слева, и справа от омутка за близкими излучинами еле угадывался говор перекатов, неутомимых картавых говорунов.
У самого моего лица шевелились слабые, как русалочьи волосы, ветви ивы. Солнце, пробиваясь сквозь нависшую стожком крону, пронизывало воду множеством тонких живых лучиков, в них суетились стайки юрких мальков, торкаясь губами в падающие мусоринки; я бросил им щепоть хлебных крошек – такая веселая возня поднялась! Оказывается, и мальки ведут себя, как куры: вот один упер здоровую крошку, остальные – за ним, отнимать, и свои крошки побросали.
Среди сиреневых цветочков частухи ерзала и крутилась на камне похожая на заводную раскрашенную игрушку вертлявая трясогузка.
Глинка и ее спутник молча лежали на краю берега.
Она, как дитя, сосредоточенно гребла песок себе на живот. Мальчишка, подложив два кулака под подбородок, думал. Наверное, о ней: как это вечно прыгающая и смешливая деревенская девчонка с поцарапанными ногами знает что-то про реку и про такую траву, которая моментально помогает от крапивы... И что же она тут делает весной или зимой? И почему в деревне все так интересно, хотя ничего такого особенного вроде и нету?..
Может, от раздумий, а может быть, и так просто, мальчишка вздохнул, перевернулся на спину.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.