… И, покорно щемящему звуку, оживает душа

...В Московскую консерваторию Виктора приняли без экзаменов, после успешного выступления на Всесоюзном конкурсе молодых исполнителей. Это было счастьем и в то же время ответственнейшим испытанием для его рано и ярко проявившегося дарования.

Московская консерватория, возможность учиться у выдающихся музыкантов – все, о чем он мог только мечтать, теперь осуществлялось. Но первые же шаги в Новой обстановке дались ему с большим трудом. Такой уж у него непростой характер: никакие самые прекрасные советы не воспринимал, пока не вживался в них сердцем и умом, не делал своими. Без этого, сколько бы он ни бился, ни старался осуществить их сразу, скорее, ничего не получалось. Только когда оказывались совмещенными три компонента: опыт, знание и интуиция – создавалось прочтение, удовлетворяющее и ученика и учителя. Это отмечал и замечательный музыкант профессор Наумов, у которого Ересько занимался на последних курсах консерватории и в аспирантуре. Он говорил, что Ересько, как правило, . приносил вещь, заданную ему для самостоятельной домашней работы, уже имея свой собственный взгляд на нее. К этой смелости – заявить свой собственный взгляд на музыку – пришлось идти трудным путем потерь, утраты ранних завоеваний и постепенного утверждения их уже на качественно новой основе.

За три месяца учебы Ересько как будто растерял все свои достижения, утратил мастерство. Катастрофически остро стало ощущаться отсутствие точной, безупречно выровненной пальцевой техники. Итог первого курса был весьма печальный – девять двоек. И за его спиной уже стали раздаваться голоса: «Вот берут разных выскочек без экзаменов, а они оказываются дутыми талантами». Сколько раз в такие минуты он подумывал: а не вернуться ли ему во Львов? Даже ездил к Лерману советоваться. Но в искусстве жаловаться некому. И Ересько стоически переносил собственные невзгоды, извлекая из них материал, необходимый музыке. Если чувствовал, что старания сделать исполняемое выпуклым и четким приводят к отсутствию свободы и делают произведение сухим и академическим, он больше доверялся интуиции, если же выходило наоборот, он учился интуитивное чувство проверять мыслью.

Но не только упорными занятиями и мучительными поисками были заполнены консерваторские годы Ересько. Виктор охотно и с удовольствием готовился к шефским концертам, которые комсомольские активисты консерватории давали для таких же молодых, как они сами, строителей, студентов, рабочих. С одним из таких шефских концертов связан значительный поворот в его артистической судьбе.

На третьем курсе Ересько в составе шефской студенческой бригады отправился в Кривой Рог и Днепропетровск.

– Вероятно, я действительно хорошо играл, – вспоминает Виктор, – потому что был отмечен деканом факультета среди лучших. Но самое главное – это искренне взволнованная реакция слушателей. После длительного периода неудач и сомнений это одобрение и признание были для меня необходимы как свежий воздух. Я уверовал в свои силы...

Молодости свойственны сомнения, метания, но если в эту пору приходит уверенность, то часто бывает, она заглушает то полезное, творчески требовательное начало, которое свойственно сомнениям. Конечно, это не означает, что тогда обязательно приходит самоуверенность. Нет, но самоконтроль, чувство ответственности очень ведь легко усыпить сладостным ощущением удовлетворенного самолюбия. С этого момента можно наблюдать и восхождение таланта и ровный, горизонтальный путь его превращения в посредственность.

Ересько – натура, которой уверенность прибавляет отнюдь не желания залюбоваться успехами, а еще и еще совершенствоваться. Это и проявилось тогда, после третьего курса. А закономерным результатом упорного труда обретшего веру в свои силы студента четвертого курса Московской консерватории Виктора Ересько стало утверждение его кандидатуры для участия в международном конкурсе в Париже. И как прелюдия к будущим поискам оригинальных исполнительских решений – «Гран при» этого конкурса.

Прелюдия – ибо с «Гран при» появилось дорогое для творческой личности ощущение права на поиск, на эксперимент.

Ересько чужда индивидуалистическая замкнутость, он противоположен тем, порой вдохновенным исполнителям, которые во время концерта остаются «наедине с собой».

Виктор относится к артистам, тонко чувствующим малейшую реакцию зала и сознательно и смело вступающим в общение с ним. Пианист не ослепляет страстями, а как бы вовлекает вас в сопереживание. Делает это Виктор без внешних эффектов, без надрыва, а эмоционально глубоко, подкупающе просто. Временами сознательно идя на полемическую заостренность.

– Конечно, как всякий музыкант, я хочу, чтобы мое исполнение было понятно и близко как можно большему числу моих современников, – говорит

Виктор. – Но когда я вижу в зале «опрокинутые», настороженные лица, мне особенно хочется сделать близким для людей то, что еще недавно казалось им

сложным и недоступным или просто непривычным.

Ересько идет в своих трактовках и от ума и от чувства, поэтому сохраняется импровизационностъ исполнения, хотя все продуманно, покоится на твердой основе точно понятой идеи композитора. И это тоже верная примета зрелости.

В его жизни сейчас не так уж много внешне ярких событий. Все очень обыкновенно. Каждый день по десять часов один на один с роялем – совершенствует свое мастерство, чтобы потом, на концерте, наиболее полно передать слушателям красоту музыки, свое понимание исполняемого произведения, свое мироощущение.

Все, что предшествует концерту, буднично. Занятия, репетиции – чем больше, тем лучше. Если бы можно было играть по 24 часа в сутки, это было бы, по мнению Ересько, в самый раз.

Виктор Ересько не часто позволяет себе «роскошь» просто пойти в кино, на выставку, посмотреть новый спектакль. Нет времени – ведь, помимо напряженной концертной деятельности, он преподает в Московской консерватории.

– Я вообще-то завидую людям, которые успевают побывать на вернисаже, посмотреть новую кино комедию, – замечает Виктор. – Но они не обязаны играть на рояле. Чтобы быть в форме, нужно во многом себе отказывать.

Вообще Виктор скуп на слова. Человек он такой, что окружающий мир воспринимает остро и сложно, но впечатления свои хранит глубоко – мало что прорывается наружу. Но если уж что-то по-настоящему взволновало Виктора, он говорит об этом обстоятельно, задавая множество вопросов собеседнику, как бы устанавливая совместно с ним истину или находя в ответах подтверждение своим мыслям.