… И отдал ей всю жизнь

Расскажу о личном опыте.

По-настоящему я поверил в свое призвание после успеха песни «Гибель Чапаева», написанной мною в 1935 году вслед за выходом на экран кинофильма «Чапаев». Популярности песни во многом способствовало то, что впервые ее исполнила известная певица Ирма Яунзем во время декады советской музыки, проходившей в Москве, в Большом театре. Песня понравилась, ее стали петь, и не только с эстрады. И все-таки я понимал, что далек от истинного успеха. Я искренне завидовал Дунаевскому и братьям Покрасс, песни которых стали по-настоящему народными. Тут у меня была своя жесткая мерка: если из тысячи человек песню знают все, но поет только один – это еще не популярная песня. Вот если из тысячи человек всего один не поет – значит, действительно песня пришлась по душе людям. У меня самого такой пока что не было, хотя и жаловаться было грех: «Гибель Чапаева», «Казачью кавалерийскую», «Песню о Ленинграде», «Таежную» – все эти мои песни пели.

Когда началась Великая Отечественная война, я стал сотрудничать в Ленинградском радиокомитете. Там организовали ежедневные выпуски радиохро ники, которые, кроме последних сообщений с фронта, включали рассказы о героях, их подвигах, а также эстрадные номера. Для этих передач нужны были частушки, песни, сатирические куплеты. Вместе с моим другом по техникуму и консерватории композитором Ходжа-Эйнатовым я взялся сочинять музыку к этим выпускам.

Рабочий день наш строился строго по расписанию. Вставали в восемь утра и два – два с половиной часа посвящали частушке или песне, текст которых нам приносили накануне. Один из нас сочинял, импровизируя за роялем, другой корректировал, критиковал, помогал отбирать лучшие варианты. На следующий день мы менялись ролями.

Когда песня была готова, мы ехали на радио и показывали ее там. Работа у нас шла удачно, и почти все песни получили одобрение. Из радиокомитета мы шли в Союз композиторов, где ежедневно наши коллеги и музыковеды собирались для прослушивания новых произведений. Если на обсуждении признавалось, что наша песня представляет особый интерес, мы ехали в управление по делам искусств. Если и там наша работа получала высокую оценку, она немедленно отсылалась в типографию, и на второй-третий день выходила листовка со стихами и нотами.

Так изо дня в день мы проработали около полутора месяцев, создав изрядное количество песен и частушек. Были среди них и «однодневки», но некоторые все же приобрели популярность и долго еще исполнялись в концертах фронтовых бригад. Именно тогда были написаны «Играй, мой баян», «Встреча Буденного с казаками», «Песня часовщика»...

Война тем временем все дальше катилась на восток. Враг рвался к Москве, к Ленинграду. В эту суровую пору каждый старался хоть чем-то помочь фронту. В один из августовских дней 1941 года группа ленинградских композиторов и музыкантов была направлена в Лесную гавань морского порта. Нам предстояло убрать с берега штабеля бревен, которые могли быть подожжены во время налета вражеской авиацией.

Мы работали целый день. Окончив дело, присели отдохнуть. Стоял чудесный вечер. Недалеко от берега, на рейде, стоял военный корабль. С него доносились звуки баяна и тихая песня. Мы слушали, как поют моряки, и как-то сама собой пришла мысль, что, может быть, завтра эти ребята уйдут на боевое задание, в бой, и неизвестно, вернутся ли обратно в родную гавань, в свой любимый город. Я решил написать об этом песню. Придумал даже первую строчку припева: «Прощай, любимый го род!..» Отталкиваясь от этих слов, в два дня сочинил музыку, передал ее своему давнему другу поэту Александру Чуркину (автору слов «Казачьей кавалерийской»), и тот очень быстро написал полный текст «Вечера на рейде».

Через несколько дней я спел новую песню друзьям-композиторам, и они ее решительно забраковали. Честно говоря, тогда меня это обидело, потому что самому мне песня нравилась. Сейчас-то пони маю, их претензии были обоснованными: люди эвакуировались на восток, покидая родные места, и слова припева «Прощай, любимый город» могли быть истолкованы предвзято. Тот трудный для страны час требовал других слов и не спокойного, тихого мотива, а бодрого, решительного, мобилизующего, что ли, ритма.

Короче, огорчившись неудачей, я спрятал песню подальше, чтобы никому больше не показывать.

Положение на фронте осложнялось. Вражеские дивизии подступили к Ленинграду. К концу лета моя семья эвакуировалась на восток. Получил предписание уезжать и я. Но все тянул, надеялся – обойдется, думал, что фашистов наконец остановят, погонят вспять. Однако они подходили ближе и ближе. Я покинул родной город накануне блокады с одним из последних эшелонов, который увозил артистов Малого театра оперы и балета. Под станцией Мга нас сильно бомбили, но повезло – не попали.

В Чкалове, куда я добрался через несколько дней, в товремя было много артистов и музыкантов, приехавших со своими театрами из Белоруссии, Ленинграда, других западных городов. Помещений для всех трупп не хватало. Тогда я организовал эстрадный театр «Ястребок». Вот уж где пригодился опыт работы в художественной самодеятельности и личное участие в комическом трио студенческой поры! Сначала художественным руководителем нашего театра был знаменитый в то время артист Московской оперетты Николай Бравин. Но вскоре я стал и режиссером, и постановщиком танцев, и даже автором стихов, песен, интермедий и сатирических сценок. Само собой разумеется, что и всю музыку к ним писал тоже я.

«Ястребок» имел потрясающий успех. Особенно нравился номер «Танец сидя». Артисты сидят, ряд ком, их лица ничего не выражают, словно окаменели, пляшут одни ноги, выделывая под музыку замысловатые коленца. Получалось страшно смешно. До сих пор горжусь, что сам придумал и поставил эту комичную сценку.

Но гастроли по уральским городам не удовлетворяли нас – хотелось в действующую армию, ближе к сражающимся войскам. У меня был еще и личный мотив: моя жена, Татьяна Давыдовна, пианистка фронтовой бригады, постоянно выезжала с концертами на фронт. А я, мужчина, оставался в тылу.

Наконец, в феврале 1942 года наша концертная бригада приехала в Москву и показала свою программу в Центральном Доме Красной Армии. Ее одобрили. И вскоре мы отбыли на Калининский фронт, в район Ржева. Хотя, по сообщениям Совин-формбюро, на этом участке в то время существенных изменений не происходило, там было насто ящее пекло. Шли постоянные бои. Мы попадали под бомбежки, артобстрелы, однажды даже три дня находились в окружении. Правда, узнали об этом позднее, когда прорвавшиеся в этом месте немецкие части были отброшены и наш участок снова соединился с основными силами фронта.

Выступали мы на самой передовой. В землянках и блиндажах первой линии обороны, всего в нескольких сотнях метров от вражеских траншей. Нашими слушателями были бойцы и командиры, которые совсем недавно, еще сегодня, отбивали атаки врага, сами наступали, ходили в разведку. Все было так необычно, что хотелось, чтобы каждый наш номер запал в душу солдат.

Как-то мы давали концерт в тесной землянке, в которой собралось, может быть, 30 – 40 бойцов. Мы исполнили все, что было в программе. Они попроси ли дополнительно какую-нибудь песню. Как на грех, наш вокалист накануне простудился, и петь песни должен был я, аккомпанируя себе на аккордеоне. Обычно я исполнял свою «Играй, мой баян». Она была популярной и всегда проходила под аплодисменты слушателей. Но в тот момент я понял, что бойцам нужна какая-то другая песня. И я вспомнил о забракованном «Вечере на рейде».

Когда спел – попросили повторить. Начал снова и сам кивнул бойцам, чтобы они подтягивали припев. И они запели со мной.

В следующие дни мы давали концерты на других участках фронта, и меня сразу же просили спеть «Вечер на рейде». Оказывается, связисты до нашего приезда успевали сообщить соседям о «гвозде» программы и даже передать слова.

Когда через два месяца наша бригада вернулась в Москву, песня была исполнена на концерте в Центральном Доме композиторов, а потом и по радио. И сразу со всех фронтов, из тыловых городов, из партизанских отрядов посыпались письма с просьбой повторить ее и приглашения нашему коллективу приехать с концертами. Сбылась моя давняя мечта – мою песню из тысячи человек не пел, наверное, только один.