В музыкальной сказке «Лиса и петух» я играл петуха и пел его партию.

Кстати,все предметы у нас вела одна учительница – Любовь Ивановна Орлова. После окончания трехлетки в 1917 году я встретил ее в очередной раз только в 1950-м, когда ленинградцы избрали и ее и меня депутатами Верховного Совета СССР.

– Вы знаете, что я у вас учился? – спросил я.

– Конечно, – сказала она, – я же читала вашу биографию перед выборами.

Она и песни мои, оказывается, хорошо знала, но не представляла раньше, что их сочинил ее ученик. Вот ведь как иной раз бывает в жизни. Может быть, это произошло потому, что она знала только мою школьную фамилию – Соловьев. А разве мало в России Соловьевых? Седой – это моя мальчишеская кличка. Так звали меня и отец и мои дружки за белобрысые с детства волосы. Когда я стал сочинять свои первые песни, мне почему-то показалось, что фамилия должна соединиться с привычной уже и для меня и для моих близких кличкой. Вот и стал я Соловьевым-Седым.

После революции я поступил в 110-ю единую трудовую советскую школу, которая была открыта на месте бывшего реального училища. Единая – это, значит, девочки и мальчики учатся вместе. То было время увлечения художественной самодеятельностью. У нас были кружки в школе, а в нашем дворе мы организовали даже собственный «театр». Он обосновался в дворницкой, откуда наша семья уже перебралась в нормальную квартиру. Первая поставленная нами пьеса называлась «Суп из топора». Мне дали маленькую роль и поручили написать афишу. Не особенно понимая смысл названия, я старательно вывел: «Супаста пора». Может, потому, что это ассоциировалось со словом «супостат»? Не знаю. После пьесы был проведен чемпионат французской борьбы. Боролись азартно и по моде: «Черная маска», «Красная маска» – все как в на стоящем цирке, хотя хилые телеса дворовых мальчишек в общем-то ни для кого из зрителей не были тайной.

Представления в нашем театре были платными. Помню, весь первый сбор мы пожертвовали проживавшему в нашем дворе полунищему «художнику-живописцу вывесок» Клячко. Проявили солидарность с «собратом по искусству».

Успех «театра» превзошел наши ожидания: нам отдали пустовавшие комнаты бывшего частного училища на пятом этаже. Там мы соорудили сценку, которая занавесом отделялась от зрительного зала человек на восемьдесят, и поставили популярную в те годы веселую пьесу «Иванов Павел». Главную роль играл Александр Борисов, выделявшийся среди нас своим явным драматическим дарованием. По ходу действия он исполнял много численные куплеты и песенки. Аккомпанировал ему, естественно, я.

Потом наш самодеятельный театр переехал в клуб табачной фабрики, и дел мне прибавилось: я должен был музыкально сопровождать не только спектакли, но и занятия кружка художественной гимнастики, которым руководил Владимир Николаевич Карановский, бывший гвардейский офицер, перешедший на сторону революции, весьма образованный человек, влюбленный в художественную гимнастику, которую он обогащал элементами ба лета. Между прочим, тогда этим видом спорта занимались и мужчины.

Так вот, Саша играл в спектаклях, я аккомпанировал и, честное слово, в жизни не поверил бы тому, кто тогда предсказал бы, что Борисов со временем станет народным артистом СССР, популярнейшим актером театра и кино, а я – композитором. Ведь я-то планировал свое будущее по-другому.

Я мечтал выучиться на инженера-судостроителя. В школе дела с науками у меня всегда шли хорошо, и я надеялся по окончании девятилетки получить такой аттестат, который бы давал мне право без экзаменов поступить в институт. Но мне дали обычный. Директор школы Михаил Григорьевич Демин, по кличке Рыжий, – наш общий любимец, на всех вечерах игравший на виолончели серенаду Брага, – объяснил мне:

– Ты с твоими знаниями легко выдержишь экзамены в любой институт и без льготного аттестата. К тому же тебе всего шестнадцать: на мой взгляд, тебе еще рано учиться в высшем учебном заведении.

Однако я имел на сей счет свое мнение. В физике и математике я в самом деле был силен, так что спокойно подал заявление в институт.

Это был 1923 год, первый год демобилизации из рядов Красной Армии. Гражданская война закончилась, и защитившие от врагов свою землю красноармейцы смогли наконец вернуться к мирному труду, к учебе. Наплыв в институты был колос сальный. В судостроительный на сорок вакантных мест, помню, было подано две тысячи заявлений. Я блестяще сдал физику и математику, но срезался на политэкономии. Там на экзамен вызывали сразу по два абитуриента, чтобы одного можно было срезать. На мою беду, а может, к счастью, моим напарником оказался демобилизованный парень. Он ничего не знал, я – тоже. Из двух незнаек одного завалили. Естественно, меня.

К тому времени семейные обстоятельства сложились так, что я должен был стать кормильцем семьи: мать умерла, отец тяжело заболел. Старший брат жил отдельно. А у меня была еще младшая сестренка Надя. Мои способности к музицированию позволяли зарабатывать кусок хлеба. Я музыкаль но оформлял спектакли «Синей блузы», иллюстрировал выпуски «Живой газеты» – своеобразного по лупрофессионального агитколлектива, созданного при отделе коммунального хозяйства города. «Живая газета» громила недостатки в работе, высмеивала всякого рода пережитки прошлого. Главными актерами «газеты» были Александр Борисов и Константин Адашевский. Почти через двадцать лет, уже во время войны, их дуэт вновь возродился: «Фронтовая газета», которую они вели вдвоем, стала одной из популярнейших радиопередач.

Кроме того, я работал аккомпаниатором в кружках художественной самодеятельности, в кинотеатрах, где игрой на пианино сопровождал демонстрацию еще немых фильмов. Между прочим, большинство композиторов моего поколения прошли в молодости через этот род деятельности: были, как их тогда называли, музыкантами-импровизатора ми. Работа эта требовала умения не просто хорошо играть на инструменте, но способности реагировать на сюжет: в зависимости от хода фильма менять ритм, настроение мелодии.

Хотя вся эта суетливая и не особенно сытно кормившая работа может показаться несерьезным занятием, дала она мне все-таки очень много. Я не знал тогда нотной грамоты, не умел записывать музыку. Все играл на память. Мое сопровождение выступлений «Синей блузы», «Живой газеты», кинофильмов – это «сборная солянка» из популярных песен, опереточных мотивов, кусочков из на родных мелодий, в которую я часто вставлял и музыку собственного сочинения. Все это давало определенный композиторский навык.

В 1925 году Ленинградское радио впервые начало проводить утреннюю зарядку. Вел ее Владимир Николаевич Карановский, который и предложил мне сопровождать уроки игрой на фортепьяно, так как, несмотря на мои восемнадцать лет, я был уже довольно популярным в городе импровизатором. Сама работа на радио не была трудной: переходить с солидного марша на веселенький галоп, с замедленных ритмов на ускоренные – все это я умел. Утомляло другое. Урок гимнастики начинался в шесть утра. Чтобы успеть к началу, я должен был ежедневно вставать в пять утра и пешком отмерять путь с улицы Жуковского, где я тогда жил, на Мойку, в радиокомитет. Постоянно хотелось спать.

Шло время, катились годы. Музыка оставалась моим основным занятием. А я все никак не решался сделать окончательный выбор относительно своего будущего. Кем быть? Ясно: нужно учиться. Но на кого? В свои творческие способности я не особенно верил. Правда, мои песни, написанные к каким-либо празднествам на стадионах, исполняли тысячные хоры. С аэроплана сбрасывали на трибуны листовки с текстом; и собравшиеся пели сочиненное мною. Это было приятно, это распирало грудь от чувства гордости. Но если вдруг появлялась фантастическая мысль стать профессиональным сочинителем музыки, я старался так глубоко загнать и спрятать ее, чтобы даже самому после до нее не докопаться. Поэтому идея идти учиться на композитора даже не возникала. Да и было мне уже двадцать два года – возраст солидный.

Помог случай.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.