… И отдал ей всю жизнь

Я работал аккомпаниатором в студии художественной гимнастики, в которой занимались многие будущие артисты и киноактеры. Они отрабатывали свои упражнения под мою музыку. Моя задача состояла в том, чтобы, импровизируя на разные темы, постоянно менять темп и ритм исполнения. И студенты должны были успеть за мной. Это помогало им вырабатывать чувство ритма, пластику. Работы было много, и одному мне справиться с нею было не по силам. Поэтому время от времени к нам приглашались другие музыканты. Однажды пришел попробоваться студент консерватории Алексей Животов. Его импровизации поразили меня новизной и сложностью гармоний. Он не стал работать в студии, так как требования к пианисту в отношении ритма показались ему слишком трудными. Но тем не менее даже это краткое знакомство с ним стало решающим в моей жизни. Услышав мою игру, Животов спросил о моей подготовке. Я рассказал, что начинал самоучкой, потом пытался брать уроки игры на рояле, но повредил палец на руке и бросил занятия.

Животов обнаружил у меня композиторские данные и убедил поступить на композиторское отделение в недавно открывшийся Центральный музыкальный техникум. Я послушался и на вступительных конкурсных экзаменах прошел вторым.

Наш класс оказался очень сильным по составу. Вел его профессор П. Б. Рязанов, выдающийся педагог, воспитавший целую плеяду советских композиторов. Дела у нас шли хорошо. Был свой оркестр, свои вокалисты. Мы писали музыку, вы ступали с концертами в «Обществе друзей камерной музыки». Нас заметили. И однажды газета «Прав да» посвятила нам статью, в которой говорилось примерно следующее: «Центральный музыкальный техникум является средоточием молодых композиторских сил страны».

Естественно, мы сразу же возгордились, задрали носы. Вскоре из консерватории к нам пришел профессор и предложил:

– Дорогие друзья, вам необходимо всем классом перейти учиться в консерваторию.

На что мы в запале ответили:

– Что? В эту затхлую академию? Никогда! Мы, мол, в историю входим, а нас куда-то вспять тянут...

Вот какие мы были – молодые, ершистые и не особенно, можно сказать, умные: нам-то добра хотели, а мы упирались. Но нас перехитрили: композиторское отделение в техникуме было за крыто, и всем желающим предложили перевестись в консерваторию. Выбора не оставалось.

Годы учебы в консерватории – прекраснейшее время в моей жизни. Лучшие педагоги помогали нам постигать тайны музыки. Здесь мы впервые по-настоящему испытали свои творческие силы. Наши произведения не только находили массового слушателя, но становились популярными. Консерваторию я окончил в 1936 году, но еще за четыре года до этого стал членом Союза композиторов СССР. Пожалуй, именно в студенческие годы я осознал свое призвание композитора-песенника, хотя после сочинял музыку и в других жанрах.

Но учеба и творчество – это еще не вся студенческая жизнь. Как самоё дорогое, я пронес через всю свою жизнь дружбу с моими консерваторскими однокашниками, родившуюся в те веселые и шумные годы учебы. Промчались десятилетия, а помню, будто все это было вчера, участие и бескорыстную поддержку в трудную минуту, добрый совет товарищей, их шутки и розыгрыши, неиссякаемый юмор и бьющее ключом жизнелюбие.

Ближе всего я сошелся с Иваном Дзержинским и Николаем Ганом. Хотя характеры у нас были разные, мы отлично ладили друг с другом. Может быть, качества одного дополняли качества другого – не знаю, только наша троица всегда была неразлучной. Музыкальное творчество композиторов Дзержинского и Гана хорошо известно. Но я хочу рассказать об их студенческой поре, потому что без этого невозможно будет понять их чисто человеческих черт.

На время летних каникул нас троих обычно поощряли путевкой в Крым, в наш студенческий дом отдыха, который находился в Судаке. На досуге мы сочинили для самих себя эстрадную программку минут на сорок, которую показывали не только в своем, но и в соседних домах отдыха.

Одним из номеров программы было выступление «духового оркестра». Играли на губах. Я изображал альт, Иван – трубу, Николай – тубу. Мы исполняли какую-нибудь популярную музыку, стараясь мимикой, жестами передать характер инструментов.

Потом я изображал фокусника. Выходил на сцену в чалме, «продевал» иголку с ниткой через щеку, ухо, нос, превращал медяки в рубли. Иван наигрывал в это время какую-нибудь восточную мелодию.

Иван Дзержинский был разносторонне одаренным человеком. В нашей программе он обычно выступал и в роли конферансье. Едва выйдя на сцену, он затевал со зрительным залом игру: кому-то подмигивал, кому-то посылал воздушный поцелуй, пожимал руку, гримасничал, шутил, вгонял в краску одних и гомерический гогот других.

Зрители: нас любили. И на наши острые шутки отвечали тем же: дарили вместо букетов цветов веники или преподносили изящно завернутый огромный огурец, на котором было нацарапано какое-нибудь пожелание...

Через сорок лет, на одном из вечеров в Ленин градском Доме композиторов, мы вспомнили нашу молодость и тряхнули стариной. Наши юные зрители – нам, старикам, все уже казались юными – не ожидали, что мы, известные композиторы, можем вот так дурачиться и веселиться.

По-моему, это большое счастье – до седых волос сохранить чувство юмора и непосредственность мальчишек.

Песня – главное дело моей жизни. Я писал симфоническую и фортепианную музыку, романсы, оперетты, балет, музыку к художественным и доку ментальным фильмам. Но песня всегда была основным жанром моего творчества. Их у меня более шестисот. Одни оказались настолько популярными, что вот уже десятилетия не стареют, исполняются по радио, с эстрады, поются народом. Другие до сих пор еще не нашли своего исполнителя. Их никто не слышал. Но они мне так же дороги, как и те, что стали популярными и принесли мне признание. Для меня мои песни все равны, все одинаково любимы, как для матери равны и любимы все ее дети – и те, у кого жизнь сложилась счастливо, и те, кому не повезло.

У каждой песни, как у человека, своя судьба. И чаще всего композитор не в силах изменить ее. Он создал ее, дал путевку в жизнь, но не может гарантировать ей популярности. Многое зависит от разнообразных привходящих обстоятельств.