Третьи сутки на поляны, леса и дороги падал снег, пушистый и обильный. Ложбины, холмы, мосты - всё было округло и мягко, волнисто и плавно. В этом удивительном спокойствии очертаний, присущем русской зиме, стояла великая тишина долгого сна природы.

Но за время войны взгляд обострился. Снег лежал на земле белой трагической марлей бинтов, и казалось, что розовые пятна крови вот - вот проступят сквозь ватные комья сугробов. Под чистой и прохладной повязкой была истерзанная земля, и глаз видел незажившие её раны: широкие разрезы противотанковых рвов, чёрные язвы воронок, рваные края окопов, глубоких и узких, как след кинжала: недавно ещё здесь бушевали бои.

И хотя снег шёл третьи сутки, всё же его оказалось мало, чтобы скрыть следы бегства разгромленного врага. Вдоль лесных дорог кривым частоколом торчали руки и ноги, затвердевшие на морозе; стволы орудий; изуродованные остовы машин; темнели плоские грани танковых башен. Недвижный парад мертвецов и обломков, оставленных врагом, указывал путь к линии фронта, а она с каждым днём отходила всё дальше на запад. Это были дни январского наступления Красной Армии под Москвой.

И ещё одного не мог скрыть собою этот обильный снег - пожарищ. Мстительными укусами убегающего зверя они чернели повсюду на белых просторах. Горький запах беды и разорения вздымался из пепла, отравлял чистый морозный воздух и томил душу. Кто хоть раз вдохнул в себя стылый этот дым, тот навсегда запомнит его. И нет мерила гневу, рождённому в сердце этим горьким запахом беды, тоскливым и страшным.

Пепел, чем ближе к фронту, тем был горячее: в той деревне немцы были наделю назад, в этой - три дня, отсюда их выгнали только вчера. Удар моряков здесь был стремителен, и немцы не успели сжечь всю деревню. Наша машина остановилась у крайней, уцелевшей избы.

Из открытых её дверей валил пар, как из бани: моряки устроили мокрую субботнюю приборку. Сморщенная, сухая старуха счастливо металась с голиком в сенях, суетясь и мешая, пока Петрухин, наводчик второго орудия, не отнял у неё голик:

- Не копошись, бабушка, сдадим тебе помещение в полном порядочке... Ну и культурно у тебя фрицы жили: третий раз кипятком проходим!...

И, плюнув с омерзением, моряк скрылся в избе. Хозяйка подошла к нам, и тотчас неведомо откуда к ней подскочил мальчик лет семи - восьми. Он прикрывал лицо изодранной варежкой, и из - под огромной шапки глаза его блестели восхищением я любопытством: мимо избы проходили боевые машины нашего дивизиона. Старуха тоже поглядела на них, потом перевела взгляд на полковника:

- Артиллеристы будете?

- Вроде того, - сказал полковник.

- А не вы это по деревне третьего дни бросали? Аккурат под Новый год? Ещё мне в избу угодили?

- Может, и мы, - улыбнулся полковник. - Каждой избы, бабуся, не упомнишь... Только изба - то цела, как же говоришь, угодили?

Старуха оживилась:

- Вот я и говорю: Красная Армия стрельнёт - так стрельнёт! И изба цела, и печь цела, и утварь даже не побило, а двух гансов на печи так и прикончило!

У крыльца лежали два трупа в зеленых мундирах. Я подошёл к ним, и меня окружили ребята, давая пояснения. Они трогали немцев, показывали мне их нашивки и погоны, и только мальчик, подошедший к хозяйке, стоял в стороне. Из разговоров с ребятами я понял, что осколки снарядов пробили крышу над самой печкой и убили этих двоих и что один из них - плотный и толстый немец с круглым добродушным лицом - был «главным». Судя по отличиям, это был обер - ефрейтор.

- Он по - русски говорил, товарищ командир, - сказал мальчик постарше. - Всё на бабку Кондратьевну кричал: «Картошки! Печь топить! Воды принеси!»

- Овшивел он вовсе, хоть бабка его я мыла, - сказала девочка рядом. - Он все искался в избе...

- Он вошей на Маруську кидал, - подхватил мальчик. - Мы - то все в погребе на огороде жили, а бабка с Маруськой в избе... Поймает вошь - и сейчас ей в волоски сунет и говорит: «Подарок тебе», - а гансы кругом смеются. И он смеётся...

Я посмотрел на мёртвые пальцы, короткие и толстые. Очевидно, у обер - ефрейтора был весёлый характер.

Прижавшись к коленям старухи. Серёжа по - прежнему смотрел па подходившие боевые машины. Теперь он отнял от лица варежку. Огромный синяк покрывал весь подбородок; нижняя губа была безобразно раздута. Это изуродованное детское лицо было так страшно, что я невольно отвёл глаза.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.