Гололед

Соловьев швырнул трубку на рычаг и вдруг раскатисто расхохотался.

— Ну дает, паршивец, а!.. Мы-то тут...

У Лены в глазах стояли слезы.

— Да что ты, глупышка, реветь из-за него? Да ну что ты, девочка! Не стоит он твоих слез. Сапожки!.. Лучше давай посмеемся над ним. А теперь тихонечко пойдем в палату...

Друзья со «Скорой» встречали Лену с цветами. «Ты у нас теперь герой!» — говорили.

Ей объявили благодарность. Да разве в этом дело?

...Уже какую ночь не могу заснуть спокойно. Закрываю глаза и вижу ее лицо, слышу ее голос. Страшные слова, произнесенные словно не о себе. «Да мне жить-то осталось года три. Ну от силы пять. Я же медик, я знаю».

Вначале я ей не поверил. Уж очень не вязались ее равнодушный тон и смысл сказанного.

— Так надо же что-то делать! — воскликнул я, не в силах сдержать волнения. — Нельзя же просто так сидеть и ждать!..

— А я и не жду, — усмехнулась она. — Я работаю. А об этом стараюсь не думать.

— Да об этом же невозможно не думать!.. Сейчас ей двадцать пять лет...

Одна почка у нее практически отказала, начались изменения во второй и в сердце. Ей говорят: не тяни, уходи со станции, никаких волнений, никаких физических нагрузок, не то что перегрузок, строжайшая диета, покой и так далее.

— Но если я уйду со станции, я и трех лет не протяну. Я же не могу без своей работы! Понимаешь, это моя жизнь! А пойти на инвалидность и сидеть где-нибудь в регистратуре в поликлинике, того не пить, того не есть, того не делать — это не по мне, я же с ума сойду! Лечиться? Можно понемножку, да толку-то!.. Прооперироваться — пересадка почки? Думаешь, все это так просто: раз — и пересадил, и живи сто лет?!. Ну, удлиню срок немного, зато сколько хлопот!.. Да и не жизнь это будет. Рано или поздно — ну, если лечиться, чуть попозже — такое начнется!.. О, я этих больных столько повидала!.. На уколах живут... И вот что. Давай договоримся: не надо меня агитировать лечиться, ладно? И в герои меня не записывай. Тот папенька больного мальчика в принципе-то был прав: я свой долг выполняла. Кто ж виноват, что водитель грузовика сумасшедший, что гололед?.. Да и что можно было сделать в той ситуации? Это ж рассказывать долго, а там было раз, два — и все!.. Ну, хватит вопросов. И у меня к тебе просьба. — Голос ее делается сразу каким-то колючим. — Ты меня, пожалуйста, не жалей. Терпеть не могу, когда меня жалеют!..

Наконец решаюсь. Долго и осторожно, чтобы Лена не заподозрила, расспрашиваю ее, незаметно задаю наводящие вопросы — и нужный адрес вычислить мне уже не составляет труда.

Я еду к отцу спасенного мальчика. Просто хочется посмотреть на него. А заодно и увидеть чудо-сапожки.

Внешне он симпатичный мужчина лет около сорока. Удивляется странному визиту. Выслушивая цель моего приезда (репортерское любопытство — узнать о самочувствии мальчика), он вскидывает брови, выпячивает нижнюю губу. Но удивляется не настолько, чтобы не впустить меня в дом.

Он даже пытается помочь гостю снять плащ. Обходительный. А сам в это время мучительно соображает, что же мне в действительности от него надо.

Да, он, конечно, помнит о болезни сына. Еще бы! Трудный был случай, очень опасный, почти смертельный. Сколько нервов! Сын ведь единственный, поздний ребенок и все такое... Глубокий вздох. Пауза. Но все обошлось. Теперь сын здоров. Он сейчас с женой у бабушки, поехали навестить.

И тут я спрашиваю его в лоб, без дипломатии: думал ли он хоть раз за это время о Лене? Совершенно верно, той самой, что приезжала на «Скорой помощи».

— Да как вам сказать... — Он слегка растерян, но мило улыбается. — У меня, знаете ли, голова и без того забита всякими заботами — служебными, домашними, да и вроде, — он пытается пошутить, — дело сделано — и с плеч долой!.. Поэтому... — Он мнется. — Хотите рюмочку ликера?