Глубокая проходка

– Не поймешь тут, отец, сразу трудно понять...

– Как это не пойму? Ты скажи, когда старый Рызван чего-нибудь не понимал?

Отец – это отец. Пока собственными руками не потрогает – не поверит. Делать нечего: повез Рафат отца на буровую вышку...

Ага, вот она, значит, какая, вблизи-то... Страшенная, в подтеках сосулисто-мглистого льда, в клубах пыхтящего пара, что-то там тренькает, ухает, сипит... И что к чему – ничего не понять.

Пока ребята сдают и принимают вахту, Рызван молчком прицеливается к вышке – в доверие к ней хочется войти, чтобы потом уж ее разом – и она у тебя на лопатках, пощады просит. Ладно, поглядим, посмотрим... Значит, это вот вышка. Та-ак... А ну-ка, если вверх по лестнице, за ребятами... Главное, что внутри там, за брезентовым кубиком, посмотреть охота. Ребята юрк туда – и скрылись, и чего они там такое делают – это и есть их тайна. Забрался Рызван по лестнице, тут проем такой, сунул голову – и тут ка-ак жахнет «пушка»! Отпрянул старый Рызван. Не иначе как стодвадцатипятимиллиметровка бьет. Фронт, значит. Это понятно. Шагнул Рызван под брезентовое укрытие. Вроде как и незаметно стоишь, а в то же время снайперски ко всему пристреливаешься. Прямо перед носом шланг такой изгибистый дрожмя дрожит, и туда его и сюда водит, один конец наверх уходит, к остову вышки крепится, а другой на вертлюг намертво насажен, от вертлюга вниз квадрат спускается, четырехгранная такая труба, навертывается квадрат на свечу, а свеча в скважину уходит. Та-ак, понятно... Сын Рафат у пульта стоит, сосредоточенный и собранный, будто в руках его охрана мира, никогда таким видеть его не приходилось... Он ведь человек какой? Добродушный, улыбчивый... А тут на отца не смотрит, на стрелки поглядывает, главного своего начальника Геча слушает – бурильщика вахты. Тот что-то скажет, Рафат с места срывается, мимо открытого зева лебедки пробегает и вниз куда-то юркает, с другого боку брезентового укрытия. Пробрался туда и Рызван. Вон чего. Тут желоб такой, а по желобу раствор бежит...

– Что за раствор-то, сын?

– Раствор? Как что за раствор? – Сын бегает то туда, то сюда, а между делом одно-другое слово скажет. – Это, отец, всем растворам раствор. Не будь его, и бурения бы не было. Да и нефти тоже. Хитрый раствор. Мы его из насосной гоним через этот вот шланг в квадрат, из квадрата по свечам раствор на дно скважины загоняем под давлением, а там, внизу, вроде как турбина вращается, турбобур есть такой, а на конце у него долото с тремя шарошками, долото, значит, и врезается в породу, идет бурение...

– Понятно, сын.

– Это еще не все. Там, внизу-то, страшные штуки встречаются... Буришь да буришь себе, а там вдруг сеноман, газ вроде такой... Не задавишь его раствором – быть большой беде. Он по скважине, как джинн, фьюи-ить только наверх – и пошел, пошел... А тут достаточно одной какой-нибудь искры – и вся вышка на воздух сыграет. Понимаешь, одной искры?

– Понятно, сын. Опасно работаете...

– Опасно, отец... Так на то и работаем и в оба глаза смотрим, чтобы не прозевать беды.

– А бывает? Случается?

– Как не бывает... Работа, отец, это – живое дело. До взрывов не доходило, а сеноман вырывался... Правда, у нас подстраховка есть – превенторный механизм. Если сами проморгаем, он свое слово скажет – задавит сеноман.

– Понятно... Одно непонятно, как ребята держатся на таком собачьем холоде и пронзающем насквозь сквозняке? Или не показывают вида? – Сам Рызван продрог до костей, а долго ли простоял на рабочей площадке – всего-то самую малость. – Я, значит, сын, того, пойду погреюсь...

– Ну да, отец, давай, во-он туда, в культбудку или в столовку загляни, там оно получше...

Нет, в самом деле, так и кажется, что ребята не мерзнут. Нипочем им холод. Или... кто же это однажды из них сказал: «Сколько живу здесь, а все не могу привыкнуть к холоду. Мерзну». – «Ну, а как же тогда работаешь?» «А так... Тело не привыкло, душа привыкла. Не замечаю...»

Вон как получается, тело-то и у них, оказывается, не привыкло. Душа привыкла.

Душа?

Выходит, значит, душа. Хоть так поворачивай, хоть этак, а лучше не скажешь. И рукавицы насквозь в растворе, и лица в синеву, и кожа задубела, и ноги в кирзе по ледовым нахолмиям скользят, а они знай работают...

Спустился Рызван вниз, зашел в зеленый вагончик. Горячими щецами пахнуло, дух поджаристой рыбки разносится... Это хорошо – горячий обед... Вот человек, ведь к теплу его тянет, а он все равно чего-нибудь да себе придумает. Или как тогда его понимать?