Она возвращает и обновляет твою печаль по тому прекрасному в природе, чем ты мог любоваться и что мог бы открыть для себя, но пропустил из-за прикованности к городскому круговороту жизни.

Я побродил по сырым тропинкам и, возвращаясь на станцию, прошел мимо холмика, на котором чирикали воробьи во все горло.

Платформа пахла теплым бетоном. Пассажиры, облокотись о перила, созерцали бор и плывущее над вершинами сосен алюминиевое облако.

Никто не спешил садиться в электропоезд, хотя до отправления оставалось немного времени, только в хвостовом вагоне сидела старуха с девушкой.

Когда дзинькнул провод от прикосновения поднявшихся пантографов, все, кто находился на платформе, повернулись к электричке. И тут встала с места старуха. Она двигалась по вагону, придерживаясь за спинки сидений. Девушка следовала позади, расставив руки, готовая подхватить старуху под руки.

В тамбуре девушка спросила беспокойно:

– Бабушка, ты куда?

– Глотну солнца.

Старуха остановилась в дверях вагона, вскинула в небо лицо, отбеленное годами до полотняной бледности, зажмурилась и глубоко вдохнула весенний воздух.

Я побежал по платформе, чтобы сесть в головной вагон. Полоскал волосы в солнце.

До бесконечности...

Было время, когда я ждал лета. Мальчишкой. Купаться в пруду, толочься на переправе в надежде поживиться луком-слезуном, жмыхом, горной вишней, свежесрезанными подсолнухами, играть в швай – метить круглым напильником в железное кольцо, брошенное на землю, шик попадания – кольцо, вращаясь, восходит по напильнику и соскакивает... Были годы, когда бредил зимами, где на лыжах с двустволкой бегаю по снегам обочь заячьих и лисьих следов. Снега среди ракитников пахли самаркандскими дынями. Здесь обретались волки. Бесшумно они покидали ракитники, быстрыми махами удалялись в чистое поле, и твоей картечи или пулям лишь оставалось дырявить им вослед сугробы. Был период, когда не терпелось оказаться в сентябре, чтобы в будний день не пустить сына в школу и податься с ним в ельник, таящий рыжики. А когда возникло и окрепло чувство, что Коктебель – моя третья природная привязанность: Урал, Россия, он, – я весь устремился к веснам Киммерии.

Перед полуднем последнего мартовского числа я приезжал в Феодосию. До странности неизменно выпадало вёдро: свободное солнце, веселая колышень бухты с черными танкерами, не ветры – дуновения морских сквозняков.

Город еще малолюдный, тускловатый: стекла не помыты, дома накануне косметических прихорашиваний, но обязательно обрадует зеленой, как хризопраз, травой, архитектурными чертами с привкусом греческой, венецианской, генуэзской, армянской старины...

Ты в Крыму, рвался сюда от московских перегрузок, доводящих за холода до телесной немочи, казалось бы, должен отрешиться от спешки, однако в тебе мчащееся на Коктебель чувство, оно неподвластно рассудочной правоте, и ты, позыркивая из машины на заоконный мир, почти не запечатлеваешь его.

Правда, твое зрение воспрянет при виде стрельчатого лба горы Клементьева, и вовсе к тебе вернется пристальность, едва выскочит из-за холма сталистый, с темными оплывами мыс Хамелеон, а то и фиолетовый впросинь, каким зачастую бывает под высоким светом ранней весной. Миг – и взор приластится к воде, льдисто-прозрачной от остуды. Море курчавится, бликует, слюденеет. Вдали над ним витают туманные волоконца. Канат горизонта дрожит, отслаиваясь от воды к небу, от неба к воде.

Все это вдруг отзовется в душе торжественностью, что приближаешься к родному, пусть краткому, обиталищу, и замешанное на болевой тревоге отчаяние: «Не сбудется... Наверно, не сбудется?» – неуследимо отслоится от души, как будто оно не морочило тебя в часы зимнего томления.

А начнется подъем к поселку (справа двугорбый холм, слева пустующий кемпинг), твои глаза потеряются для восприятия чего бы то ни было: взгляд отымет гора Сюрю-Кая, отымет промыто-серым видом скал, в чем есть светлота отбеленной домашней холстины, зубцами такой четкости и притягательности, как спинной гребень ископаемого ящера, поперечными валами нагорья, которое явно существует для того, чтобы выделить, вконец прояснить красоту каменного хребта, тогда он сроду не забудется, потому что подобных скал хотя бы теплотой облика ни в своих, ни в чужих краях не было и нет.

Скоро ты уже катишь садом. Первыми тебя встречают гималайские кедры и аризонские кипарисы. Но не к ним ты летел. О, вот он. Тебе не по нутру черствость его веток и стволов. Да и что тебе до них, коль мечтал о цветении. Счастливо оправдалось ожидание: миндаль в цвету.

Ты не ждал буранной пышности, чем завораживает цветение яблонь, абрикосов, сливы, сирени, акации. Оно еще впереди. Ты ждал кружеватости, пушистой легкоты безлистных крон. Ты ждал ненавязчиво белых, розоватых, румяных пятилистников, слагающихся в неправильные шаровые узоры.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.