Рассказы
Весной, когда попадаешь за город, вдруг становится жаль самого себя. Это чувство не однажды возникало в моей душе, потом я забывал и о нем и о том, что его вызывало, и оно опять возникало и вспоминалось по весне.
То же чувство недавно пробудилось во мне, едва я выпрыгнул из бензиновой духоты автобуса, пыхнувшего тормозным воздухом.
Я увидел глинисто-желтый ствол сосны, на котором жужжали лоскутки кожицы, крону, заваленную ворохами гнезд, кружащихся воронов, горланящих восторженно и картаво.
Скоро должна была отходить электричка на Москву, и я подумал, что надо торопиться, а сам все глядел, как вороны заваливаются с крыла на крыло, отливая булатной синевой.
Возле кассы я узнал, что отправление электрички отодвигается на час: ремонтные работы на дороге, – и начал скакать с рельса на рельс через шпалы, политые мазутом и нефтью.
За путями голубели длинные лужи. Дальше по-над лесом тянулась поляна. Я крутил головой, чтобы ее со всех сторон омывало солнце, и глядел то на землю, из которой выкинулись ландыши, то на маленькие сосенки – из них уже выметнулись свечи, светились розово, нежно.
Под березами я обнаружил островок каких-то растений: граненые стебли, лиловатые цветы.
Если бы не сиверко, день был бы жаркий. Ветер шелестел в березах, попискивал в хвое, ронял мохнатые сережки осин.
Я сразу уловил, как среди лесных звуков, вызываемых сиверком, возникло это гудение: словно кто-то дернул струну контрабаса, и она громко дрожала.
Не рокот ли это далекого реактивного самолета? Спутал гудение шмеля с гудением самолета. Вот он, шмель, вот он, голубчик, вывернул из-за ели, сделал вираж над крохотным кленом, еще не расправившим ладошку своего единственного красноватого листочка, и мелькнул к островку низеньких растений, нырял среди веточек, гудя деловито, глуше, на мгновение задерживаясь над цветами, вероятно, определяя по запаху, есть ли в них пыльца и нектар или нет. Над одним цветком шмель трепетал дольше обычного, сел на его чашечку, напоминающую величиной и формой чашечку ландыша, только до того стянутую перед раструбом, что внутрь ведет игольчато узкое отверстие, ухватился за эту чашечку передними лапками, и запрокинулся, и, поблескивая брюшком, прилаживался, чтобы уткнуться в цветок, и запустил туда хоботок, и замер – так гуляка припадает с похмелья к стакану с вином.
После шмель еще гудел и петлял меж веток, по-медвежьи неуклюже хватался за чашечки, виснул вверх брюшком, сосал нектар.
То ли он устал бражничать, то ли пьяная тяжесть навалилась, он потянул низко-низко над стланью прошлогодних листьев, приземлился неподалеку возле ландышевой пики. Он уткнулся головой в черный осиновый лист, закрыл ее лапами, затих, и лишь изредка взметывал крылышками, и они мерцали прожилками, и еще мерцало темное пятнышко на его медных заплечных латах.
Меж прядающими тенями берез качалась дымка света. Как я не догадался, что шмель сел «позагорать». Ну точно: повернулся боком к лучам и застыл, и только ветер гнет крылышко. Повернулся задом наперед, потом другим боком. Греется. И все закрывает голову лапками, будто остерегается, как бы ненароком не получить солнечный удар.
Я стоял, стараясь не шевелиться. А когда переступил с ноги на ногу и стал наклоняться, чтобы лучше разглядеть шмеля, он даже не шелохнулся: заснул.
Я снова переступил. Неудача – задел за хворостинку.
Шмель взвился и улетел.
Я засмеялся. Он, должно быть, так перепугался спросонья, что летит сейчас над поляной со скоростью реактивного истребителя, а из травы в испуге ловят его глазами муравьи, божьи коровки, бабочки, мушье.
Я пошел вдоль края леса. То, что мне посчастливилось наблюдать, как «загорал» шмель, отразилось на моем настроении так, будто я сделал какое-то удивительное открытие.
Из черно-ржавых еловых лап пробивалась изумрудными коготками молодая хвоя, листья осин до сих пор не расчехлились, на ветру порхали перистые рябины. Все это я видел прежде и ясно помнил, но казалось, что оно позабыто и воспринимается точно впервые.
Весна – не просто повторение, она – обновление земли, воды, деревьев, трав, чувств, взгляда, надежд, нежности.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
В свете недавних событий – архивная статья «Смены»