– В телеграмме говорилось, что Астахов умер, – сказал я. – Откуда это стало вам известно?
– Что? Откуда? Послушай, Томочка, он спрашивает: откуда? Он ничего не понимает, каково, а?
Томочка молчала. По-моему, и она ничего не понимала. Я следил за эволюциями Казакова, который снова начал бегать по комнате и кричать, что мы надоели ему с этой проклятой телеграммой, надоели, надоели, надоели...
Он простер длань и продекламировал:
– Моя дочь! Каково, а? Преступница! Моя дочь – преступница! Ты слышишь. Томочка? Почему ты молчишь, как Валаамова ослица?
Томочка молча смотрела в потолок, всем своим видом показывая, что ей крайне нежелательно уподобляться Валаамовой ослице. Ей, видимо, было известно, что любая попытка внедриться в монолог мужа обречена на провал. А когда я все-таки умудрялся вставлять реплику или вопрос, то в ответ получал лишь пренебрежительный взгляд. Казаков вскрикивал: «Ты, слышишь, Томочка?» – и все начиналось снова: беготня, шум, мелодекламация. Я ушел от Казаковых, не выяснив и сотой доли того, что хотел узнать, ушел с чувством, которое, может быть, и нельзя было назвать подозрением, но уверенность в том, что от меня хотели скрыть нечто важное, такая уверенность у меня появилась. Так и доложил я Лаврухину, едва переступив порог его кабинета.
Лаврухин примерял новые очки. Оправа была позолочена, стекла соединялись не только обычной дужкой, но и какой-то странной перекладиной.
– Как вторая ручка у чайника, – заметил Лаврухин, трогая пальцем перекладину. – Но красиво. Ты не находишь?
– В ней нет целесообразности, – сказал я, усаживаясь. Мне было жарко, воротничок рубашки лип к шее, и вообще после разговора с Казаковым я чувствовал себя идиотом.
– А может, мы ее просто не замечаем? – предположил он задумчиво. – Ну-ка, повтори, что там тебе старик нажужжал.
Я повторил.
– Да, – проворчал Лаврухин. – Значит, мы по-прежнему не знаем, почему дочь ушла из семьи, почему разбежалась с мужем... Придется, видно, тащить сюда доцента Наумова. Кстати, и о коллекции княгининой потолкуем. Я вот все думаю, чего ради Сикорский заговорил с тобой об этой княгине...
– Ему очень не хотелось говорить о Лире Федоровне. А меня черт дернул за язык, воспоминания детства одолели, старичка Бакуева вспомнил. Ну и пошло слово за слово.
– Выходит, ты его спровоцировал?
– Можно и так сказать...
– Забавное дельце. – Лаврухин снял очки, положил их перед собой, полюбовался и снова нацепил на нос. – Весьма. С одной стороны, мелодрама сплошная – разводы, любовь неразделенная, то да се... С другой – убийство, бегство и даже слежка. Ну зачем, скажи на милость, следить-то за тобой, Зыкин? Кино какое-то, честное слово.
– Скрытая целесообразность, – хмыкнул я. – Вторая ручка у чайника.
Лаврухин промолчал. Я подумал и решил, что будет совсем неплохо, если я поделюсь с ним кое-какими мыслями, посетившими меня в связи с этой самой слежкой. Для этого мне пришлось углубиться в историю вопроса, вспомнить свой давний разговор с Петей Саватеевым, когда он допытывался, почему все-таки меня не отправили на тот свет вместе с Витей. Он искал смысла, но мне тогда Петины рассуждения казались чересчур отвлеченными, несерьезными и даже чуть-чуть глуповатыми. А сейчас я был почти уверен, что он попал в самую точку.
– Это как же? – спросил Лаврухин.
– Очень просто, – сказал я и объяснил, что, если бы меня убили тогда, о существовании альбома знал бы только господь бог. А поскольку Лаврухин является атеистом, то он этого свидетеля на допрос не потащил бы. И призрак альбома не фигурировал бы сейчас в качестве наводящей детали в этом, как только что выразился уважаемый Павел Иванович, забавном дельце. Нашел бы он в кармане у Вити золотую бляшку – и пошло бы следствие...
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Рассказ
Беседуют машинист экскаватора, групкомсорг смены, кавалер знака ЦК ВЛКСМ «Молодой гвардеец пятилетки» Петр Шевцов и Первый секретарь Старо-Оскольского горкома КПСС Валентин Цыцугин