Аркадий Райкин, народный артист СССР

V

Что такое театр? Ответить на этот вопрос, казалось бы, просто. Ведь написаны тысячи книг, авторы которых пытаются ответить на него. Но все они утверждают совсем разные вещи... И в самом деле театр – явление чрезвычайно многогранное и многослойное. Каждый, кто приходит сюда – купил ли он билет, выстояв в длинной очереди, или привычно вошел через служебный вход, предъявив удостоверение, – каждый находит здесь что-то свое.

Прежде всего по-разному относятся к театру зрители. Для одних это праздник, отдохновение после трудов, приятное развлечение. Для других – храм высокого искусства, где ежевечерне свершаются очищающие душу драмы человеческие. Для третьих – зал, где демонстрируют модные платья и пиджаки, место, где можно увидеть известных людей. А для кого-то театр – своего рода клуб с буфетом, да, да, есть и такие зрители...

Не монолитны в своем отношении к театру и сами артисты. Одни приходят сюда за славой, другие ищут единственно приемлемый для них способ самовыражения, третьи выбирают сцену по некоторой инертности мысли, поскольку по инерции можно стать не только трактористом или инженером, но и художником, а четвертые... Четвертые преодолевают бог знает что на пути к этой своей мечте. Одни актеры называют свое дело ремеслом, а другие – творчеством, но и то и другое слово употребляется совсем неоднозначно...

Театральная труппа – это почти всегда весьма сложный коллектив, состоящий сплошь из угловатых индивидуальностей, из личностей, не без труда притирающихся друг к другу. Не просто, очень не просто создается единый и цельный актерский ансамбль. Недаром далеко за пределы театра вышло выражение «закулисные интриги». Не зря некоторые из моих коллег признаются, что не очень счастливы в работе. Не случайно даже очень одаренные люди порою мечутся из театра в театр и не находят своего настоящего места. Все это так, конечно...

Но... Случаются же время от времени, пусть реже, чем хотелось бы, но все же случаются такие вечера в театре, которые мы вправе считать высокими моментами искусства! Эти вечера проживаются и актерами и зрителями на едином дыхании. По одну сторону рампы, на сцене, возникает такой накал страстей, такая глубина мыслей и искренность чувств, что и по другую сторону, в зале, рождаются не менее сильные ощущения. Артисты играют так, словно им, как в песне, «нужна одна победа, одна на всех» и за ценой они действительно не стоят, платят своими нервами, а в конечном счете – и своей жизнью. И этот порыв сплачивает зрителей, даже тех, кто попал сюда случайно. Причем в зале возникает такая удивительная тишина, которая делает сопереживание аудитории прекрасным встречным порывом. Это и есть театр! Поразительная жизнеспособность древнего искусства сцены объясняется многими причинами, но главная, на мой взгляд, состоит в том, что творческим актом здесь становится не только и не столько собственно актерский труд. Именно в соприкосновении с публикой происходит таинство рождения спектакля. Сотворчество артистов и зрителей, их соразмышление и сочувствование – вот в чем притягательная сила театра, его неувядаемое обаяние.

Я убежден, что настоящий театр – это прежде всего собрание единомышленников, одержимых общей целью. Можно привести в пример практически любой выдающийся наш театр, но я предпочту – методом от противного – процитировать высказывание Николая Акимова, приведенное в книге Юрия Алянского «Театральные легенды». «Почему гибнут театры, в которых происходят склоки, дрязги? Потому, что на глазах у врага нельзя творить. Можно пилить дрова, можно рыть яму (ему, скажем), но творить нельзя. Только сочувственный взгляд делает атмосферу, в которой вызревают такие плоды, какие можно будет потом показывать любому залу. И пусть сами враги придут – ваше произведение постоит за себя. Но пока оно рождается – важна атмосфера доброжелательства». Мне могут возразить, что здесь речь идет о другом – о дружбе. А что, отвечу я вопросом, разве единство творческих взглядов и общность цели не есть синоним понятия дружбы в театре?

Что такое театр миниатюр? Это труппа, которая играет короткие пьесы. В нашем театре эти пьесы, как правило, остры, актуальны, сатиричны. Мы играем не только пьесы, но и монологи, пантомимы, трансформации, песенки, фельетоны, интермедии. Жанр сценической миниатюры, как видите, весьма многообразен. Подобные театры существовали еще в древности. А среди сравнительно близких предков нынешнего театра миниатюр можно назвать многочисленные эстрадные труппы, существовавшие в дореволюционной России при кабаре, – они избирали для себя забавные и зазывные названия: «Летучая мышь», «Кривое зеркало», «Кривой Джимми»... Стоит вспомнить здесь, конечно, и блоковский «Балаганчик» и «Театр Клары Газуль» Проспера Мериме. Словом, форма эта родилась не на пустом месте. Да и по сей день мы существуем не в одиночестве – есть подобные театры в Венгрии, Чехословакии, Польше и других странах. В Варшаве я побывал на представлении, которое давал один-единственный пианист. Вокруг него собиралось множество людей, и это был, на мой взгляд, настоящий театр, только музыкальный. Часто наш жанр предполагает монодействие, концентрацию внимания на одном исполнителе. Часто, но не всегда. В нашем, например, коллективе 12 актеров, а в Лейпциге пользуется успехом театр, где всего лишь 5 – 6 актеров ставят нечто наподобие политических обозрений – мы поддерживаем с этим коллективом контакт, переписываемся.

Вообще, как мне кажется, миниатюра дает исполнителю огромные и не до конца еще оцененные возможности. Не хотелось вспоминать расхожую фразу: «краткость – сестра таланта», – но ведь она потому так известна, что правильна. Лаконично, сжато можно иногда высказать больше, чем в пространных выражениях. С легкой руки Ромы мы ввели у себя жанр маленького романа. Помню первый из таких романов, написанных ею: «Когда она первый раз получила по глазу, она поняла – счастья не будет». Мы же первыми стали исполнять со сцены крохотные басни в прозе. Впрочем, такого рода открытиями могут похвастать и другие театры.

Так что же такое Ленинградский театр миниатюр? Надеюсь, что я уже ответил на этот вопрос – и, разумеется, не только словами, высказанными выше, но и почти четырьмя десятилетиями работы в этом коллективе. Тем, кто бывал на наших спектаклях, ничего, наверное, объяснять не нужно. Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить...

Стоит, пожалуй, сказать лишь о том, что называется скучным, но для нас полным самого волнующего содержания словом «репертуар». Такой публицистичный театр, как наш, немыслим без постоянной борьбы за свежий, остроумный, живой репертуар. Все три качества, обозначенные здесь прилагательными, совершенно необходимы.

Свежесть репертуара... Анекдот, услышанный во второй раз, еще может вызвать улыбку, но только если он действительно хорош и рассказан мастерски. В десятом пересказе эту историю ничто не спасет от пренебрежительного зевка слушателя. Надо выступать часто, без общения с публикой артист погибает, но чем чаще встречаешься со зрителями, тем активнее надо обновлять свои программы. А значит, тем больше сил надо отдавать поискам того, что можно произносить со сцены.

Остроумие репертуара... Несмешной сатира быть не может, для нашего театра, во всяком случае, это уже будет не сатира. Впрочем, есть сатира и совсем не смешная, а горькая, ядовитая, глубокая – я говорю о классической сатире... Так вот смешное, комическое, юмор во все времена были редкими металлами, собирались по крупицам.

Живость репертуара... С этим, кажется, труднее всего.

Однажды я готовился провести цикл из пяти выступлений по английскому телевидению, пять больших программ, составленных из того, что я показывал в разные годы у нас в стране. И вдруг британские коллеги попросили исключить некоторые монологи и интермедии. Что такое? В чем дело? Мистер Райкин, вежливо объясняют мне, мы поняли ваш коварный замысел. Вот вы показываете бюрократа, а ведь известно, что истинный бюрократ родился в Англии. Или, например, вы высмеиваете взяточничество, но кое-кто из наших соотечественников считает, что это вполне допустимый бизнес. И у нас об этом предпочитают молчать. Спрашивается, чья мораль выше: ваша или наша? Вероятно, ваша, мистер Райкин. Так зачем же нам подрывать наши собственные нравственные устои?! А вашу хитрость дать персонажам русские имена для отвода глаз мы, конечно, раскусили...

Тогда я страшно разозлился, но потом не смог не признать, что мои противники были незыблемо логичны. В рамках избранной ими логики. Если стремиться защищать от насмешек бюрократов и взяточников, то, естественно, не нужно позволять демонстрацию таких сцен. Слава богу, подумал я, что в нашей стране никто и никогда не посмеет защищать мздоимство как «вполне допустимый бизнес»! Какое счастье, что никто не считает бюрократию нашей национальной традицией!

Я вполне сознательно рассказал эту историю. Она имеет прямое отношение к размышлениям о живости репертуара. Живой – это такой репертуар, который тебя самого задевает за живое и потому волнует твоих зрителей. А затрагивает людей, когда ты вместе со всем залом смеешься над тем, что действительно смешно, и пытаешься вместе со всеми выкорчевать из нашей земли то, что и в самом деле опасно.

Меня иногда спрашивают: «А что, острый репертуар, – всегда ли он приветствовался?» Да, было! Чего греха таить... Случалось, спрашивали меня: «Какое право вы имеете шутить по тому и по этому поводу?» И я обычно отвечал: я имею право человека, советского артиста и гражданина. Я прежде всего сам себе разрешил, потому что это волнует меня. А волноваться нельзя ни разрешать, ни запрещать. Хамство и невежество, жадность и скупость, заносчивость и трусость, пьянство и безделье, подлость и низость – все это, как говорится, кое-где еще порой изредка встречается в нашей жизни. И смех – оружие сатирика – может оказаться в борьбе с такими явлениями средством не менее действенным, чем Уголовный кодекс. Кстати сказать, и наша пресса «позволяет себе» довольно острые фельетоны и проблемные статьи на очень волнующие темы, но никто ее за это не ругает, ибо печать наша глубоко партийна.

Разумеется, наивно было бы думать, что даже самая удачная интермедия в Ленинградском театре миниатюр способна изменить мир и людей. Но бессмысленно было бы и заниматься сатирой, не веря в ее спасительные возможности. Да если один трамвайный наглец, улышав по радио про себя, на всякий случай уступит место старушке, да если один жулик постесняется унести со стройки банку с краской, да если один чинуша не отфутболит посетителя в соседний кабинет, а сам примет решение... – да если произойдет хоть что-нибудь в этом роде! А главное, если добрые люди перестанут бояться негодяев, а станут смеяться над ними – не напрасны будут все труды.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.