Мне уже случалось вспоминать, как Владимир Маяковский писал свою поэму «Облако в штанах». Дело было в Финляндии у самого моря. Широко расставляя длинные ноги, он шагал по прибрежным камням, бормоча какие - то слова. Это продолжалось часов шесть или семь ежедневно. На людей он не обращал никакого внимания и взглядывал на них только тогда, когда потухала у него папироса и он искал, у кого прикурить.

Вечерами приходил ко мне и читал у меня на террасе всю поэму с самого начала, присоединяя к ней новые строки, которые написались в тот день. Эти чтения происходили так часто, что даже моя семилетняя дочь запомнила поэму наизусть, хотя и не понимала в ней ни единого слова, и однажды, к ужасу родителей, продекламировала про свою рыжую кошку: «Любовница, которую вылюбил Ротшильд!»

В поэме Маяковского было столько новаторской дерзости, вся она так буйно разрушала каноны привычной поэзии, что люди старозаветные возненавидели ее до исступления.

- Мы с женой воспитаны на Пушкине, и мне больно слушать, как этот лохматый горланит у вас свои «Облака без штанов», - сказал мне однажды мой дачный сосед Зелинковский, профессор Медицинской академии.

У него были крашеные большие усы, и он, считая себя любителем изящной словесности, часто удостаивал меня своими визитами.

Теперь он заявил, что больше не может бывать у меня, так как «воспитан на Пушкине» и считает «Облако в штанах» профанацией красоты и поэзии.

А известный адвокат Бернштам, человек шумный, трусливый и толстый, притворяющийся широкой натурой, выбежал из - за стола, стуча и фыркал, и, когда я провожал его к дверям, охал, всхлипывал, хватался за голову, твердя, что он не может допустить, чтобы в его присутствии преступно коверкали «язык Пушкина, Тургенева, Толстого».

Маяковский глядел на него с веселой гадливостью. За три года своей литературной карьеры он успел уже привыкнуть к тому, что всякий тупорылый обыватель, оплевывая новую поэзию, объявляет своим союзником Пушкина.

Пушкин по каким - то непостижимым причинам сделался в те годы прикрытием для всего скудного, тусклого, тривиального, трафаретного, чопорного. Всякая светская барыня, кропающая жидкие стишонки о розах, мимозах, очах и ночах, похвалялась своей близостью к Пушкину.

Пушкин стал знаменем самых косных, реакционных литературных кругов. Двоюродный брат Николая II, Константин Романов, бесцветный, казарменно - прекраснодушный пиита «К. Р.» называл себя «учеником и набожным почитателем Пушкина».

Во всех гимназиях Пушкиным завладели человеки в футлярах и сделали его светлое имя таким же пыльным, казенным и нудным, как греческие глаголы, закон божий, латынь.

Человечнейшего из людей, жизнь и поэзия которого были неукротимым отрицанием всякой мертвечины и фальши, оказенили, выхолостили, сделали одной из икон самодержавно - полицейского строя.

Маяковский рассказывал, что в Одессе его перед лекцией посетил некий «чин» и сказал:

- Имейте в виду, я не позволю вам говорить неодобрительно о деятельности начальства... ну, там Пушкина... и вообще.

Как же было Маяковскому не восстать против этих двух - равно отвратительных - «Пушкиных»: «Пушкина» мармеладных эстетов и «Пушкина» российской полицейщины?

В России существовало тогда несколько «Пушкиных», и все они были фальшивые. Был, например, «Пушкин» символистов и мистиков, Владимира Соловьева, Розанова, Гершензона, Мережковского, Льва Шестова. Этот «Пушкин» был тайновидец, религиозный шаман, и они толковали его стихи как талмуд. В каждом его слове им чудились «загадки», «иносказания», «прорицания», «прозрения», и они считали себя призванными при помощи библии и модного философа Фридриха Ницше разъяснять их «бессмысленной черни». Этот «Пушкин» был Маяковскому так же ненавистен, как и полицейский «Пушкин», ибо всякая «символочь» была, по его словам, «удушливо - газной командой».

Чтобы продемонстрировать свою отчужденность от этих ненавистных людей, Маяковский заявил, издеваясь над ними, что он «сбрасывает Пушкина с Корабля Современности». На всевозможных эстрадах Маяковский широко применял свой метод заведомо неверных цитат, приписывал Пушкину пошлые стихи, делая вид, будто его наплевательское отношение к творчеству Пушкина доходит до таких колоссальных размеров, что он даже не способен отличить пушкинские стихи от самых дрянных и вульгарных.

Это выходило у него очень эффектно. В Петрограде, в Тенишевском зале, он, помню, процитировал по какому - то поводу такое идиотское двустишие:

«Скажи, где кончается наш поцелуй

И где начинается запах сирени».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.