Драматургия факта, спектакль — документ. Теперь подобный спектакль не случайная находка или режиссерский эксперимент, а определенная тенденция современного театра.

— У нас в Рязани, — рассказывает режиссер Рязанского государственного театра драмы драматург Михаил Михайлович Ляшенко, — задумана серия, так сказать, хроникально-документальных спектаклей. В «Любаше» Василия Матушкина, например, зрители узнают Героя Социалистического Труда Надежду Егоровну Ларионову, доярку из села Немишкино. Пьеса Елены Каплинской «Проснулся знаменитым» приводит нас на Рязанский станкостроительный завод, где работает замечательный парень, который побывал со своим станком на выставке в Париже. В финале спектакля «Иду на таран» на экране появляется подвижный, с чуть сдвинутой набок фуражкой, знакомый каждому горожанину Герой Советского Союза Борис Иванович Ковзан.

А как же законы искусства? Художественное обобщение, облик эпохи, не раздробленный в частностях драматургической хроники, а, напротив, сфокусированный в ритме и экспрессии времени? И актер? Не стоит ли перед ним опасность, какой подвергались в свое время художники, забывшие о разнице между фотографией и живописью?..

На обложке «Смены» — двое: Герой Советского Союза Борис Иванович Ковзан и его «дублер», исполнитель главной роли в пьесе Василия Матушкина «Иду на таран», артист театра Геннадий Сафронов.

«Творческая биография» этой роли лучше всего поможет ответить на возникшие у нас вопросы в связи с рождением нового театра — театра хроникально-документальной драмы.

Свое лицо? Да. Репертуар, не повторяющий театральные постановки на телевидении? Конечно! А еще?

...И на этой репетиции Геннадий ждал Бориса Ивановича. Поэтому первым бросился к телефону, когда сказали, что звонит Ковзан.

— Я с вокзала, — услышал Сафронов знакомый голос, — выезжаю в срочную командировку. Не знаю, когда вернусь. Возможно, не скоро.

Геннадий снял свой летный шлем. Хорошо, что не успел загримироваться. Может быть, поехать проводить? Не «пойдет» без Бориса Ивановича гвоздевая сцена — на КП. Третий его таран. Чуть было не окончившийся гибелью летчика.

— Правильно, езжай немедленно. — Режиссер грузно склонился над столом, перебирая листки третьего варианта пьесы, испещренные и на этот раз пометками Бориса Ивановича. — Если хочешь, нам повезло! Вспомни, что говорил о нем тот, кому не досталась твоя роль? «Памятник себе»! «Повторение пройденного»! А ты увидишь, как Ковзан уходит на задание сегодня. Спустя тридцать один год после своего первого тарана.

Актер и режиссер смотрели друг на друга, думая об одном. Как сначала «не задела», «не возникла», «не пошла» пьеса. Нервничал автор после читки. Нервничал не меньше его режиссер. И лишь актеры были равнодушны и безучастны.

Для чего — с непременной оговоркой «так было» (как будто это столь уж важно для искусства!) — показывать все четыре тарана? Достаточно рассказать об одном, чтобы зритель понял, как и зачем случались смертельные поединки в небе войны. Одна любовная сцена на весь спектакль! Что делать актрисе? А эти проработки проштрафившегося летчика! Сколько уже было подобных на сцене и на экране! Не довольно ли? Пьеса «падала». И все это продолжалось до тех пор, пока в театр не пригласили Ковзана.

Фуражка надвинута на правый глаз. Левая рука неподвижна. Из-под правой «вылетают ястребки»... 29 октября 1941 года. «Як» против «мессершмитта-110». Поединок над Зарайском — в 65 километрах от Москвы. Рука летчика взвивается вверх. Вот как это было. Четверть мгновения. Кто кого? Страшно! И необходимо! Удар — вот так, падение с высоты. Зеленая бездна. Гром. Боли нет. Только взметнувшееся в небо пламя. Это «мессер»...

Торжок. 22 декабря 1942 года. Не подвиг от отчаяния, а холодный расчет аса. «Зайти снизу — он меня не видит, не слышит. Обречен, знаю...» 13 августа сорок второго под Новгородом. Немецкий ас спускается с парашютом. В беззащитного не стреляют! «Покажите мне этого русского! — просит немец. — Пожалуйста!» Верзила ариец — ростом два двадцать — и маленький — с черной повязкой через правый глаз — русский лейтенант. «Не может быть!» — Это немец. «Смотрите!» — Русский показывает записную книжку: имена сбитых кавалеров высших наград рейха...

Актеры волновались. Не могли «оторваться» от его рук: как они движутся, провисают над воздушными ямами, проваливаются в никуда — в гибель — и возникают вновь. Таран, еще таран!

В тот вечер Сафронов рассказывал Борису Ивановичу о себе. Сын летчика. Был грудным, когда отца сбили. В первые дни войны. Мать потом не рассказывала об отце. Не могла. Получив похоронку, поступила на курсы шоферов. В небе шла война моторов. Моторы на земле тоже делали свое дело.

Неизбежное «кем быть?». Летчиком! Только летчиком! Но его не взяли. Саратов. Сварщик-монтажник. («А ведь под Саратовом был мой самый знаменитый таран!» — сказал Борис Иванович.)

Еще Геннадий пел. С детства. И с детства ходил в музыкальную школу. («Лучше всего пелось на высоте. Это был монтаж бетонного. Оттуда — в театральное училище имени Слонова».)

Он пел на высоте, запрокинув голову. Сопла реактивных истребителей взрывали облака.

Хотел стать летчиком. Теперь нужно им быть!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.