Два брата

- А вы половину рабочего люда погубили вместе с женами и грудными детьми. Повешенные у вас висят по нескольку дней в виселице. Скажи, красные кого-нибудь вешали? Ни одной души. Только к расстрелу приговаривают, Мы никого не мучаем.

- Стало быть, меня не повесят, а расстреляют?

- Что там с тобою сделают, этого я не знаю, - уклончиво возразил Ганс. - Это дело командира.

Юган подчинился, и они побрели - пленный впереди, конвоир сзади. Отнятая Гансом винтовка висела у него на ремне, своя была в руках. Мрачное смятенное чувство затаилось в груди. Было противно. Словно тошнило.

Какой черт заставил их так встретиться. Добро бы в бою, - там, ведь, не разбираешь... А тут изволь-ка самому справляться.

Было как-то неловко... Незаметно для себя он прибавил шагу, и оба пошли рядом.

- Что делать, я, ведь, солдат и должен слушаться, - как бы извиняясь, заговорил Ганс.

- Наверно, и ты бы не поступил иначе.

Юган искоса взглянул на брата.

- А если я теперь побегу, что тогда?

- Тогда я должен тебя застрелить. Юган остановился.

- Но ты, ведь, совсем остервенел, - произнес он с явным ужасом.

- Все может быть. А вы что делаете? Еще недавно вы так изувечили троих товарищей, что стыдно и говорить. Скажи, у вас хоть один из наших раненых попал в могилу с целою башкою. Знаешь, что я тебе скажу: наша рота поклялась убить всякого попавшегося к нам белогвардейца. Нынче, хотя, из ста двадцати и осталось всего человек двадцать, но слово они сдержат тем более. От нас ни один доброволец в трибунал или в суд не попадет, прямым путем к апостолу Петру. Как хочешь, но я тут сделать ничего не могу.

Ганс провел рукой по лицу, по которому стекал пот. Пленный глядел на него с сомнением и тревогой во взоре.

- Так почему же ты не пристрелишь меня тут же на месте?

- Пленных приказано вести в штаб. Я исполняю приказание.

- И там меня, как добровольца, расстреляют?

Ганс не ответил. Его глаза смотрели мимо Югана в пространство.

- А если я им скажу, что мобилизован. Ведь, тридцать девять лет...

- Как же ты скажешь, когда я знаю.