Дороги щедрая ладонь

«Широкие волны то простираются огромными ровными валами, то вздымаются и стремятся с неудержимой силой. Драконы и рыбы обитают в нем вместе, а иногда из недр его появляются необыкновенные чудовища. Вот почему путешественники возносят небу молитвы о благополучии. Хотя обитатели озера многочисленны, но никто не осмеливается их ловить».

В надежде встретиться с драконом я сяду в лодку к рыбаку с местного рыбокомбината, и мы осмелимся отправиться на лов «многочисленных обитателей озера».

Взревет мотор, зайдется злым и тонким воем, но спохватившись, сбавит тон и забубнит ритмично и миролюбиво. Резко рванется, уходя назад, увешанный сетями берег и будет долго уходить, отодвигаться, пока не станет тонкой синей полосой между водой и горным кряжем. Будет звенеть над озером литое солнце, и гладь воды затянет тканью, сотканной из алмазных искр.

Жаль, что перевелись на Иссык-Куле страшные драконы и необыкновенные чудовища, и «обитателей» теперь осмеливаются ловить и те, кому это положено по долгу службы, и те, кого к берегу озера на выстрел подпускать нельзя. Жаль, очень жаль, что нет драконов.

– Драконов нет, – скажет рыбак вполне серьезно. – Я двадцать лет тут сети ставлю, хоть раз да встретил бы. А вот чудовища, – он усмехнется, – попадаются. На восемнадцать килограммов я сам ловил. А прошлый год, болтали мужики, кто-то поймал двухпудовалую. Но врать не стану, сам не видел.

Несколько позже я и сам увижу иссык-кульских монстров – на фотографиях. Чудовища окажутся... форелью. И станет ясно, что не их имел в виду монах, писавший в седьмом веке о драконах. Это история нашего века, это севанская форель, «царская рыба» – гегаркуни.

Крестный отец «чудовищ» – академик Л. С. Берг, инициатор акклиматизации в озере Иссык-Куль ценных пород нездешних рыб. 1930 год – начало странного эксперимента. На Иссык-Куль в особых холодильниках была доставлена икра форели, взятая в озере Севан. Выведенных, в инкубаторах мальков выпустили в солоноватую стихию Иссык-Куля и, не особенно надеясь на успех, стали гадать о результате. И ничего не угадали – те, кто дождался результата, только руками развели и по сей день еще разводят.

Рекордный вес форели в озере Севан – 4 килограмма, а максимальная длина всего лишь сорок сантиметров. На Иссык-Куле та же рыбка вымахала в длину до метра, а вес достиг феноменальных величин. В конце концов бог с ними, с рыбаками, мало ли что они там наплетут о двухпудовых экземплярах... Но 18 килограммов – цифра, зарегистрированная официально.

Сейчас об этом пишут скромно: «Форель успешно акклиматизировалась и размножается». Никто не может толком объяснить, что происходит с «царской рыбой», в то время как с любой другой, и местной и акклиматизированной, не происходит ничего подобного.

Вечером мы отведаем «чудовищной» ухи. Правда, «чудовища» на этот раз будут довольно скромных габаритов – вдвоем уместятся в рыбацком котелке.

В полночь в Григорьевке погасят свет. Сгинут мерцающие окна, смутные контуры домов, слабое зарево над крышами. Нахлынет тьма, и резче засияют звезды, бесчисленные и беспомощные перед тьмой. Только костер на берегу не покорится властной ночи и сохранит уютный, маленький мирок багрово-желтого мятущегося света, где можно будет растянуться на остывающем песке и просто так бездумно полежать, послушать, как трещат в огне сухие ветки, бурлит уха, вздыхает ветер и. набегая на песок, бормочет сонная волна...

В детстве мы у костров рассказывали сказки. Будет мне сказка и теперь – о тех далеких временах, когда на месте нынешнего озера была широкая равнина среди гор, цвели сады и колыхались нивы, паслись отары, табуны коней. В центре равнины был большой и шумный город, а в центре города за крепостной стеной прятался пышный замок грозного и жестокого эмира.

Тепло костра навеет сонную истому. Прикрыв глаза, как наяву, увидишь город... Тонкий высокий минарет над глинобитным лабиринтом улиц, глухими стенами на улицу дома – окна здесь по обычаю обращены во двор, рыжие, из пахсовых кругляшей дувалы вокруг ходящей ходуном, горланящей базарной площади, караван с полосатыми тюками на верблюжьих горбах, лавки купцов, мангал шашлычника, тихую чайхану, веселую цирюльню и молодого, ловкого цирюльника, бреющего по-мусульмански голову кочевнику с Тянь-Шаня, который сел, поджав под себя ноги, прямо в пыль, не выпуская из руки узды коня и плетки. А вот и стражники эмира в кольчугах и железных шлемах, с кривыми саблями у пояса. Они проталкиваются к цирюльне... Через минуту молодого брадобрея уже ведут, подталкивая копьями, сквозь расступающуюся толпу, и в изумлении глядит им вслед кочевник, стирая мыло с недобритой головы.

Вот сам эмир в своих покоях, а перед ним испуганный цирюльник. Эмиру нужно выбрить голову, а у цирюльника трясутся руки – уши у благородного эмира, как у хорошего осла, выше макушки и покрыты мохнатой шерстью. Собравшись с духом, парень делает свою работу, и стража тут же волочет его в тюрьму. Эмир приказывает: ночью обезглавить, чтобы не разболтал народу об ушах, народу может не понравиться ослоподобный повелитель.

Вот дочь эмира, юная красавица, гуляет по дорожкам сада и видит, как ведут в тюрьму избитого, но все еще красивого цирюльника. Любовь охватывает сердце девушки с первого и единственного взгляда – в сказках подобное случается. Едва дождавшись темноты, она крадет у захрапевшего папаши связку ключей из-под расшитой золотом подушки. Прокравшись в сад мимо уснувшей стражи, девушка отпирает бронзовый замок на. мраморном колодце и. поднатужившись. откидывает крышку... И из колодца в небеса с ужасным грохотом бьет столб воды! Дальнейшее уже несложно: в поднявшейся всеобщей панике открыть тюрьму и вместе с парнем взять из конюшни лучших скакунов – поминай. как звали. Погони наши беглецы не опасаются, скакать в погоню будет некому – заткнуть колодец смертным не под силу, вода затопит и дворец, и город, и всю цветущую долину до самых гор. И образуется на этом месте озеро, не замерзающее круглый год, и будут люди называть его по-русски Теплое, а по-киргизски Иссык-Куль.

Сказка окончена, уха готова, можно, пожалуй, и проснуться. А сказка, в общем, ничего, забавная...

– Какая сказка! – скажет мне рыбак. – Это на самом деле было.

Утром он отвезет меня на лодке к месту, «где того самого эмира был дворец», и я увижу под водой расплывчатое и подернутое рябью подобие разрушенной стены. Потом подарит скрепя сердце поднятый со дна озера кирпич с фигурным торцом в виде цветка под голубой глазурью. И ведь добьется своего, я поупрямлюсь и поверю во все, что он мне рассказал, – и во взбесившийся колодец, и в ослоухого эмира, и в сумасшедшую любовь, ради которой можно уничтожить город.

Позже смешная эта вера вдруг обретет серьезную основу. Однажды я прочту в газете:

«Существуют легенды о городах на дне озера, затопленных в результате катастрофических землетрясений... В последние годы Академия наук Киргизской ССР провела здесь ряд подводных археологических экспедиций».