Редко, но бывают! Тому свидетельство «Первый снег», «Ворон» и «Икона» — три первых шага В. Кострова, три его стихотворения, напечатанные в «Общежитии».
Твердыми были не только первые шаги Кострова. Твердой была и дорога, по которой пошел поэт, раз и навсегда выбрав направление, которого он придерживается и по сей день.
Направление это — ощущение человека, требование конкретной человечности. «Мы на восемь часов растворяемся честно в толпе, а под вечер дробимся на души и семьи». Он пишет крупным планом, как бы выхватывает из множества лиц одно лицо и приближает его к читателю таким образом, чтобы читатель смог отчетливо разглядеть личность: «Есть термин особый — «рабочая сила»... Я встретил на Братской рабочую силу — она оказалась девчонкой красивой... Рабочая сила, а имя — Фаина... Все может: прорваться сквозь дождь и сквозь слякоть, крутым поворотом промчаться шикарно и даже... вы слышите, даже заплакать».
В этом «даже заплакать» — скрытая полемика с павлиновским «железным» героем. Такое позволить себе герой Павлинова не мог.
А у лирического героя Кострова незащищенность — одна из главных черт характера. «Все бело... Хорошо-то как, господи», — может пробормотать он, и даже не пробормотать, а вздохнуть. И вы, услышав этот вздох, на какой-то момент забудете, что перед вами стихотворная строка, настолько естественно и раскованно это сказано. «Не играйте «Лучинушку». Нет. Эта музыка слишком печальна», — тихо попросит он. И вы не отмахнетесь от этой просьбы. Как будто перед вами распахнули душу.
Костров и в самом деле раскрывает душу в своих стихах. Впрочем, не только Костров. Так делает каждый настоящий поэт. Ведь в поэзии, как в жизни, верят только искренности.
Мы говорили о том, что первым поэтом, почувствовавшим, что стиль «Общежития» начинает обретать инерцию, был Сухарев. А Костров? А Костров практически и в «Общежитии» этот стиль не утверждал. Так, одно-два стихотворения как дань общему стилю. Его книга «Линия» стоит как бы особняком в сборнике. Потому-то его стихи из нее и остаются в поэзии.
А Сухарев, распознав временное значение стиля, сумел полностью преодолеть его. И пропел ему «вечную память». Вот какими строками открывается его книга «Дань»: «Еще красоты дальних островов мы видим сквозь свои поля и веси; еще порой умелец-острослов важней для нас, чем птица в поднебесьи; но в строгий час, когда приходит к нам высокость, незнакомая доныне, мы на вокзалах забываем хлам и, видит бог, становимся иными. Вот почему вокзалы нас манят: назад в себя. Вокзалы возвращений». Это точно распознанная поэтом общественная потребность в человечности. «Человек не меньше человека» — здесь дороги Кострова и Сухарева смыкаются. Сухарев утверждает ценность, даже драгоценность каждой человеческой жизни: «Давайте умирать по одному — от хворостей своих, от червоточин, от старости, — не знаю уж там точно, какая смерть положена кому... Да не свершится торжество огня! Мы смертны, люди, или истребимы? Пускай траву переживут рябины. Пускай мой сын переживет меня».
Поэт Вл. Туркин в связи с этим Сухаревским стихотворением вспомнил строки из известной песни: «И как один умрем в борьбе за это». Вот что он пишет («День поэзии» 1965 г.): «Столкнулись две строки и борются. Одна зовет: «Мы как один умрем!» Другая: «Давайте умирать по одному!»... Не хочется, чтобы одна хорошая строка в советской поэзии убивала другую хорошую строку той же поэзии. Я не предрешаю судьбу спора этих двух строк. Но... все-таки: «как один» или «по одному»?
Мне кажется, что спор привиделся Туркину. Во всяком случае, почитаем еще Д. Сухарева, его шутливое и в то же время очень серьезное обращение к ровеснику: «Ничего мы с тобой не успели: ни побриться, ни песни сложить. Наши кости еще не хрустели, будто мы и не начали жить. А побриться мы все-таки можем, если только найдется вода. Сложим песню и голову сложим, если будет такая нужда».
«Если будет такая нужда», «как один умрем в борьбе за это». Но в наших, человеческих силах сделать так, чтобы нужды в этом все-таки не было. Чтобы умирали мы исключительно «от хворостей своих, от червоточин, от старости» и ни от чего больше. Чтобы дети переживали нас.
Мне лично эта Сухаревская мысль представляется чрезвычайно актуальной для шестидесятых годов двадцатого века. И я готов вслед за поэтом повторять строки, написанные им как заклинание: «Ты возьми, Война, лучшую ракету, выбирай, Война, лучшую планету, собирайся в путь, улети на Марс, — только нас забудь, не гляди на нас».
«Я понимаю, — оговаривается Туркин, — мне скажут: «Что же ты сравниваешь — отдельные строки, да и время ведь не то уже».
Время тут ни при чем. Строки эти всегда современны. А вот насчет того, чтобы сравнивать строки, вырванные каждая из своего контекста, — действительно такой метод приветствовать нельзя. Он давно уже точно наименован «передержкой».
Итак, дороги четырех авторов «Общежития» разошлись. Одни не смогли преодолеть инерцию юношеского своего стиля, и им еще предстоит преодолеть ее. Другие преодолели эту инерцию, обрели себя, стали писать от собственного имени.
Это последнее очень важно. Ведь если мысль о том, что первую книгу поэт пишет от имени поколения, можно еще оспорить, то мысль о том, что последующие книги поэт обязан писать от собственного имени, оспорить уже нельзя. И дело не в том, от первого ли единственного или от первого множественного пишет поэт свои стихи: можно в стихах говорить «я» и быть при этом всего лишь рупором тривиальных истин, которые вертятся на языке у каждого, а можно говорить «мы», но так говорить, что мы за этим почувствуем неповторимое «я» поэта. Писать от собственного имени — это значит утверждать в стихах свое мироощущение, это значит доказывать, что те истины, приверженность к которым ты декларируешь, дороги тебе не тем, что они общепринятые, а тем, что ты их лично выстрадал, что они — часть тебя, часть твоего жизненного опыта, потому что ты их добыл сам и вновь.
Конечно, так писать очень нелегко. Но такова дорога настоящей поэзии, на которой очень хочется видеть всех четырех авторов «Общежития», сборника, показавшего, что стихи этих поэтов мы вправе выверять самыми высокими критериями.
Во 2-м номере читайте о величайшем русском враче Сергее Петровиче Боткине, об удивительной судьбе государственного и военного деятеля Михаила Семеновича Воронцова, о жизни и творчестве писателя Ильи Григорьевича Эренбурга, окончание детектива Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.