Наступили белые ночи, и всё в Луге было полно тонкой прелести весны и запаха сирени в садах. В такие вечера можно подолгу блуждать по бессонным улочкам города, забредать на его окраины, откуда начинаются пути на Псков или Новгород, и глубоко вдыхать в себя свежий воздух северной весны.

Художник, приехавший в Лугу из Петербурга, так и поступил в этот вечер. Он долго блуждал по тихим улочкам города, и был уже поздний час, когда позвонил он у подъезда двухэтажного домика на Московской улице. Ему открыли не сразу. Он стоял - высокий, в чёрной, художнически промятой шляпе - и ждал. В карман его крылатки засунут был узкий, в холщовом переплёте альбом для зарисовок. Мужской подозрительный голос спросил за закрытой дверью: «Кого?», прежде чем впустить посетителя.

- Это Галяшкин, - сказал художник.

Его впустили. Человек, державший медный шандал со свечой, был низок ростом, густо, по самые глаза зарос угольно - чёрной византийской бородой и походил больше на предка, чем на современника.

- Приятно видеть вас, Сергей Александрович, - сказал он с той, однако, выжидательностью, какая свойственна антикварам и букинистам, не очень - то расположенным впускать постороннего в глубину своего жилища. - Давно ли в наших палестинах?

- Да вот заехал посмотреть, нет ли чего новенького, - ответил художник.

Он любил бродяжить, собирать старинку, восемнадцатый век, и антиквар хорошо знал его пристрастия и вкусы.

- В Петербурге - с надо искать, в Петербурге - с, - сказал он наставительно, с той усмешечкой, какая означала, что истинные сокровища, конечно, надо искать не в столице, а именно в недрах, в глуши.

Это была обычная повадка антиквара, и художник терпеливо выжидал, прежде чем перейти к главному. Они сели в кресла, хозяин достал из буфета с раздвижной шторкой бутылку красного вина - в винах тот и другой толк понимали, - и они чокнулись бокалами.

- Ну, как в Петербурге, Сергей Александрович? - спросил антиквар. - Какие новости в области искусства? Говорят, на выставке Академии художеств Крыжицкий имеет успех?

Глаза художника освоились с полумраком, и он усмотрел в жилище луговского Гобсека и новую, блиставшую лаком после реставрации горку красного дерева и бронзовую модельку фальконетовского Петра.

- А у нас в Луге что же - провинция, - заключил антиквар, но, судя по тому, что выставил он посетителю не какой - нибудь дешёвенький лафит, а настоящий «Ша - то - лароз», можно было предположить, что он находится в отличном расположении духа.

- Я прослышал, однако, что вы приобрели нащокинский домик, - сказал вдруг художник в упор, - вот по этому поводу я и приехал в Лугу.

Антиквар держал бокал в руке и смотрел сквозь вино на огонь.

- Легко сказать - приобрёл! - усмехнулся он. - Скажите - охотился за ним, ночей не спал, Сергей Александрович!

И только тогда, когда нельзя уже было ни таинственно отмалчиваться, ни хитрить, он отставил бокал и пошёл показывать свою находку.

споротой Яков, - писал ночью Галяшкин брату в Петербург, - помнишь наши с тобой мечты: основать в России Пушкинский дом, в котором было бы собрано всё, что связано с жизнью и творчеством великого поэта? Сегодня у антиквара в Луге я нашёл замечательную вещь: домик Нащокина. Антиквар запросил за него препорядочно пять тысяч. Что делать? У меня сейчас таких денег нет, а упустить эту вещь не могу. Может быть, она положит начало будущему пушкинскому дому. Я вещью этой брежу, хотя она в страшном беспорядке и требует кропотливой многолетней реставрации».

На другой день из Петербурга пришла лаконическая телеграмма: «Покупай». Брат был таким же почитателем Пушкина, и нащокинский домик взволновал и его. Две недели спустя, упакованный в огромный ящик, домик был доставлен в Петербург. При затянутых тяжёлых шторах, чтобы дневной свет не рассеял впечатления, братья вскрыли ящик, и домик с гербом рода Нащокиных на фронтоне предстал перед ними.

Павел Воинович Нащокин был другом Пушкина и приятелем Гоголя. Это был человек своеобразный и в своём роде замечательный. Гоголь посвятил ему несколько лучших глав во втором томе «Мёртвых душ»: в них он вывел Нащокина под фамилией Хлобуева. Пушкин крестил дочь Нащокина, а Нащокин, в свою очередь, крестил старшего сына Пушкина. В квартире Нащокина, среди множества необычайных предметов, был двухэтажный домик, все украшения, мебель и посуда в котором сделаны были замечательными мастерами - миниатюристами: весь домик был аршина в два длины. Он стоил Нащокину около сорока тысяч рублей, и всё петербургское общество съезжалось любоваться им.

«Дом его (помнишь?) отделывается; что за подсвечники, что за сервиз!» - писал Пушкин жене. «Он заказал фортепьяно, на котором играть можно будет пауку, и судно, на котором испразнится разве шпанская муха». «С Нащокиным вижусь всякой день. У него в домике был пир; падали на стол мышонка в сметане под хреном в виде поросёнка. Жаль, не было гостей. По своей духовной, домик этот отказывает он тебе», - пишет Пушкин в другом письме. «Дом Нащокина доведён до совершенства - недостаёт только живых человечиков! Как бы Маша им радовалась!» - поминает ещё в одном письме Пушкин.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.