Дома

- Ничего, право, ничего, - улыбалась Клавдинька, силясь не моргать, - сейчас пройдет...

Слезы текли по щеке вдоль носа. Каштанов утирал их углом полотенца и тоскливо чувствовал, что последние остатки уверенности покинули его. По одному тому, как неестественно терпеливо держалась Клавдинька, он видел, что ничего у него не выходит. А тут еще Гусев вернулся и удивленно протянул: « Ах, вы еще не кончили» ... И чем сильнее волновался Каштанов, чем больше напрягал он свое уменье, тем хуже подвигалось дело. Теперь он думал уже не о том, чтобы перегнать Гусева или сравняться с ним, а как бы не осрамиться окончательно.

Время шло. Уже гудели в фойе голоса собравшейся публики. Гусев дважды подходил к зеркалу и безмолвно заглядывал в него. Каштанов нечаянно перехватил его взгляд и ему почудилось в нем сострадание... Наконец, Клавдинька кротко сказала:

- Ну, Митя, хватит. Теперь хорошо.

Каштанов видел, что совсем нехорошо. Но он знал, что лучшего добиться не сумеет, и деланно небрежно пожал плечами:

- Как хочешь. Клавдинька встала, стряхивая пудру со своего чудного, старушечьего сарафана. Каштанов, не глядя на нее, сосредоточенно вытирал руки.* Ему было страшно посмотреть на законченный им грим и сравнить его с Гусевским.

Гусев тем временем окинул Клавдиньку долгим взглядом.

- Ничего, сказал он, - по - моему только вот здесь нужно чуточку поправить и здесь... Как вы находите?

Каштанов, не поднимая глаз, молчал. Тогда Гусев взял стеку, окунул ее в краску и, смешивая краски на ладони, как на палитре, сделал с Клавдинькиным лицом что - то такое, отчего оно сразу изменилось: углубились морщины, ввалился рот - и уже не Клавдинька, а сухонькая старушка стояла перед Гусевым. Каштанов увидел это...

Несколько секунд стоял он, оцепенев и задыхаясь: жгучий стыд, отчаяние, горе - будто все, навсегда погибло - и ненависть к Гусеву, к его лицу со светлыми, зачесанными назад волосами, тяжким грузом повисла в его груди. Он с ужасом подумал, что сейчас, вот сию минуту, нужно сделать что - нибудь необычайное, грубое, дикое и такое, от чего бы ему стало все - таки легче. « Ударить его» - промелькнуло в голове, и будто тяжелый груз, повисший в его груди, оторвался и ухнул вниз... Но он не ударил, ничего не сказал - тупясь, машинально отошел в угол - туда, где недавно сидел он, с Клавдинькой, к сундуку. Он сел на сундук, шпоры коротко звякнули, когда он заложил ногу на ногу и невидящими глазами уставился куда - то в сторону. Сердце билось неровно, мучительно отчетливо, и сладко ныли ключицы, коленки, концы пальцев...

Гусев торопливо гримировал остальных. Все громче становились голоса в фойе. Кто - то входил и выходил, кто - то распахнул дверь на заднее крыльцо, и в гримировальную ворвался свежий вечерний воздух. Рябинин рядом с ним, примостившись к сундуку, заправлял лампу - молнию... Воцарилась та суматоха, что предшествует началу, когда оказывается, что забыли о самом главном и что не хватает керосину... Сквозь медленно оседающее отчаяние Каштанов вспомнил, как он мечтал об этой суматохе, пуще всего любимой им, как он ожидал, что примет в ней горячее, искреннее участие. И снова замерло сердце и захватило дух от горя. « Что же это такое? - удивленно и горько прошептал он, - что же это, за что?» Вспомнился вчерашний путь с угрюмым, молчаливым возницей, вчерашние ожидания и надежды. Будто целая вечность лежала между всем этим и сегодняшним. И стало жалко себя; таким он показался себе несчастным, хорошим и несправедливо обиженным, что горло, как петлей, перехватили тугие, совсем близкие слезы. Судорожно удерживая их и мгновенно разъяряясь, он вскочил, порываясь куда - то идти, сделал несколько шагов к двери и увидел перед собою Клавдиньку.

- Митя, - кротко и ласково говорила она, - Митя, может быть, ты нам посуфлируешь?

Каштанов коротко, судорожно рассмеялся, и смех его походил на икоту... Какая она смешная... Смешно и трогательно было видеть вместо Клавдиньки сморщенную старушонку в сарафане. И так легко можно было почувствовать к ней нежность... Но, ведь, это Гусев сделал ее старухой.

- Нет, - медленно проговорил Каштанов, - не стану я вам суфлировать.

- Ну хорошо, не нужно, - поспешно согласилась Клавдинька, и ее молодые глаза, сияющие в ненастоящих морщинах, встретились с вызывающим, злобным взглядом Каштанова. Это должно быть, обидело ее.

- И не нужно, - повторила она нетерпеливо. Неудержимая, сладостная и жгучая ненависть пронзила Каштанова.

- Да, конечно, - тихим и сдавленным голосом произнес он, и губы его задрожали, - теперь я вам не нужен. Конечно... И что я два года, два года, как собака... - Он перевел глаза свои на Гусева, зажигавшего над лампой папиросу, и грубо выкрикнул: - Тебе вон тот нужен!

- Что с вами? - мягко и удивленно спросил Гусев, отрываясь от лампы.

Сладостно представляя себе силу и наслаждение, с которыми он разбил бы это спокойное, невозмутимое лицо, Каштанов так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в кожу.

- Ничего! - с бешенством крикнул он, - не желаю я с вами разговаривать. К черту!