Дома

- Ну, давай же поговорим, - сказала она скороговоркой, сияя глазами и становясь почти хорошенькой, - я так соскучилась по тебе - ужасно.

- Давай поговорим, - улыбнулся ей Каштанов, но в голосе его неожиданно проскользнули болезненные нотки: его обидело, что все так скоро и легко отошли от него. Мгновенное чувство горечи вспыхнуло от сознания, что только Клавдинька с ним осталась, да и та обращается с ним слишком любезно, как с гостем. Чувство это было мимолетно, но после него остался все же привкус неловкости и той болезненной чуткости, когда становишься мнительным и во всем начинаешь находить желание тебя обидеть или задеть.

- У нас столько нового, столько нового, - торопливо говорила между тем Клавдинька, нагибаясь к его руке чтобы разглядеть нарукавник - вышитые золотом скрещенные пушки на черном бархатном фоне, - ты просто удивишься!

- Что же именно? - машинально спросил Каштанов, продолжая улыбаться.

- Многое! - оживленно воскликнула Клавдинька, сияя глазами, - во - первых кружки: анти - религиозный, драматический, сельскохозяйственный... Потом читальню сюда перенесли... А сцена, сцена! Нет, ты пойди, посмотри.

Она, путаясь в длинном платье, ухватившись - за рукав пониже бархотки с пушками, пота - щипа его к подмосткам. Сцену, слабо освещенную одной лампой и оттого особенно нарядную и таинственную, действительно нельзя было узнать. Раньше, чтоб изобразить лес или сад, ее убирали живыми елочками и березками - Каштанов очень любил терпкий, запах вянущей в тепле листвы, наполнявшей тогда театр. Теперь же умело написанные на холсте декорации, плотно укрепленные и не загромождающие проходов, напоминали московскую курсовую сцену, которой так восхищался Каштанов. За кулисами прислонились к стене щиты - из них сооружали комнаты. И это были также не прежние, жалкие, кое - как сколоченные щиты, а настоящие, крепкие, обклеенные обоями... Имей Каштанов прежде все это, он чувствовал бы себя счастливейшим человеком в мире. Но сейчас…

- Как же вы это устроили? - спросил он, стараясь показать, что ему приятно увидеть так хорошо оборудованную сцену, и не замечая, что этим самым он отделяет себя от Клавдиньки, от Нардома, от всего, что до сих пор считал своим, кровным, и становится в позу, враждебную всему этому.

Клавдинька, довольная произведенным эффектом, лукаво тряхнула головой и, не понимая наигранности Каштановских слов, ответила:

- Здорово? Это Иван Тимофеевич! Он все сам... Он такой, такой. Рисует - то! Правда, ведь... здорово?

- Да, - сказал Каштанов, осязая легкую неприязнь к Гусеву, и недовольно, придавая своим словам какое - то ироническое значение, - ловко!

В это время из гримировальной послышался спокойный, негромкий голос:

- Клавдия Петровна, что же вы? Вам в первом акте выходить.

- Сейчас, сейчас, - покорно, немного испуганно откликнулась Клавдинька и вдруг, будто, спохватившись, прибавила:

- Вы, Иван Тимофеевич, не беспокойтесь, меня Митя загримирует, можно?

Оттого, что Клавдинька обмолвилась этим можно», чувство неприязни к Гусеву окрепло: показалось, что Клавдинька предлагает гримировать ее неискренне, из любезности. И хотя Каштанова потянуло отказаться от такого неискреннего предложения и вообще дать понять, что он не гость и не нуждается в любезностях, он этого не сделал, - прежде он во всей округе славился прекрасным гримером и потому был уверен в себе. « Посмотрим еще, чья возьмет», - с нехорошим вызовом подумал он, спускаясь с подмостков и тревожно надеясь, что Гусев окажется менее искусным. Однако, когда он подошел к зеркалу, у которого работал Гусев, от надежды не осталось следа: смелые штрихи I Блики делали лицо, отражающееся в зеркале, совсем чужим, дряхло - стариковским - трудно было убедить самого себя, что это Рябинин, делопроизводитель волисполкома, молоденький и похожий на девушку. Каштанов пожалел, что не отказался раньше, - предчувствие провала охватило его, а отказываться теперь было поздно: Рябинин встал, уступая место перед зеркалом Клавдиньке, а Гусев говорил приветливо:

- Вот спасибо вам. Выручили. Мне еще и кассу нужно сходить, билеты проверить.

Каштанов ничего не ответил; волнуясь, склонился он над столом, перебирая карандаши и краски.

- Кем же тебя раскрасить? - неловко пошутил он, несколько польщенный словами Гусева, и только сейчас заметил, что Клавдинька одета в чудной, длинный сарафан с белым горошком по коричневому полю.

- А я Рябинина жена, - скороговоркой ответила Клавдинька, растирая по лицу вазелин.

Каштанов принялся за работу. Без конца стирая нанесенную краску и нанося ее вновь и вновь, он справился все - таки с фоном. Но с глазами случилось несчастье, после которого возвратились недавние предчувствия: Каштанов неудачно, слишком близко к ресницам, подвел нижнее веко, краска попала в глаз, и он налился слезами.