Времени здесь не существует, начиная с того, что часы — предмет запрещенный (а также ножи, ножницы, иголки, маникюрные принадлежности, бритвы, ленты, пояса, шнурки, кольца, браслеты, цепочки, деньги, очки, карандаши и ручки, но с последними бывают исключения: одним позволяют, другим нет). Время узнается по выкрикам персонала: «Завтрак! На уколы! Девочки, подмываться!»

За завтраком, обедом и ужином всем до одного, дают таблетки — по горсти на каждого. Попробуй не проглоти! Рот проверяют пальцем. Засекли — переводят на инъекции. Впрочем, умельцы есть везде, поэтому в своем кругу ходят любые «колеса», разумеется, в пределах ассортимента.

Похоже, родная наша психиатрия не верит ни во что, кроме лекарств. Психотерапия? Что-то не сталкивалась. Психоанализ? Ну, это уже издевательство!.. Ах да, трудотерапия! Подергает наш убогонький ниток из полотенец, порежет на квадратики листы цветной бумаги — то-то эффект будет потрясающий!

Жизнь в «дурдоме» — лишнее доказательство тому, что человек может приспособиться ко всему. Даже помимо воли. Аминазин, трифтазин, галоперидол и куча снотворных делают свое дело. Одна добрая девочка-фармаколог уже на воле объяснила мне принцип действия психотропных средств: чтобы, попав в «дурку», человек от такой радости не сбежал и не повесился, — «сажают» аминазином.

Действие его следующее: если сравнить разум с рекой, в которую вливаются ручейки-мысли, то аминазин (и его аналоги) — это миниатюрная плотника, перегораживающая каждый такой поток. Желания не оформляются в намерения, намерения в поступки. Грубо говоря, чувствуешь себя идиотом. Причины туго сходятся со следствиями, следствия провисают в воздухе — в клубке спутанных мыслей просто невозможно разобраться.

Уже на воле у меня начались ужасные провалы в памяти, мысли сбивались, с трудом подбирались нужные слова. Только через полгода я пришла в себя. Правда, и провела я в больнице всего полтора месяца. Другие лежат годами...

Так вот, люди, здравые рассудком (их не так много, но попадаются), приспосабливаются именно жить и даже, как ни странно, заводят друзей. В таком месте и вдруг найти повод для дружбы? Видимо, это необходимо, иначе не выдержать. Слишком много трудностей.

Первое — абсолютная несвобода. Более или менее постоянный надзор. Замкнутое пространство, из которого не уйти, не убежать, не уползти, и даже ни на минуту, ни на секунду не остаться в нем наедине с собой.

Второе — абсолютное бесправие. Дурдом не тюрьма, сумасшедшие не заключенные. Отсюда все жалобы, требования, протесты — суть проявления болезни, отсюда аминазин, «сульфа», «привяжем» и, наконец, «вечная койка». Эта «вечная койка» страшнее сульфазина. Боль, пусть и чудовищная, кончится; «вечная койка» — никогда.

— Вы считаете себя больным? Нет? Вот видите, все больные считают себя здоровыми, надо лечиться...

— Вы считаете себя больным? Да? Вот видите, вы сами признали, что больны, надо лечиться...

Третье — полная безнадежность. Все другие категории граждан так или иначе имеют социальные гарантии. Они могут жаловаться в инстанции, апеллировать к общественному мнению, обращаться в суд. Куда могут обратиться бедные сумасшедшие? «Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома!» Да вы, граждане, издеваетесь?

Ну и четвертое — мелочи, вроде орущих круглые сутки настоящих буйных, тошнотворной еды, публичного сортира, неделями запертой ванной...

От тюрьмы да от сумы не зарекайтесь. Не зарекайтесь и от сумасшедшего дома, ибо знать бы, где упадешь... Почти всех привезли сюда насильно, кого с приступом психоза, кого откачав в реанимации, кого по доносу заинтересованных лиц. Мало тех, кто пришел добровольно, вот парадокс: просишься — не берут, не хочешь — под белы ручки и в отделение.

Попасть несложно, выйти — куда труднее, и почти всегда с диагнозом психической патологии. Знаю только одно исключение: девица, попавшая по пьянке, увидев, что держат всех, решила подстраховаться — над ней висело уголовное дело, и ей, естественно, хотелось «пересидеть» в дурдоме. Она поговорила «по душам» с врачом, мол, дайте мне «отлежаться» — и получила феноменальный результат — на следующий же день ее выписали как совершенно здоровую...

Ленка — наркоманка. Ей здесь паршивее, чем многим, чем мне, например. Никто не должен заметить, что ее «ломает» (абстинентный синдром). Ей не хочется на «принудку»: там еще хуже и дольше. Ленку сдал сюда бывший муж, которому негде жить, кроме как в их общей комнате в коммуналке. Он тоже наркоман, но от этого не легче.

Ленка попала сюда раньше меня и уйдет позже. К ней почти никто не ходит, и она живет на моих книгах и сигаретах. Меня всегда потрясает, как ей удается сохранять не только мужество, но и юмор.

— Что такое, Лена, — говорит ее палатный врач, — мне сказали, ты по ночам не спишь, в чем дело?

(Она не может спать и ночи напролет читает в коридоре при свете слепой зеленоватой лампочки.)

— Лежу, никого не трогаю, починяю примус, — с невинным лицом отвечает Ленка, врач укоризненно качает головой и грозит какими-то карами.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.