«Когда придут за мной, Зуев, наверно, огорчится, станет просить снисхождения. Он добрый. Но он не может понять, что оправдаться формально еще не значит оправдаться перед своей совестью».

«— Смотри сюда, Аркашка. Видишь, капсюль? Ты его надеваешь на шнур и прикусываешь зубами, чтобы лучше держался. Так вот, чтобы я этого больше не видел. Щипцами надо. Пошли, я покажу тебе, как укрываться надо».

Сверху на брезент палатки сыпалось что-то с легким шорохом, и Семыкин силился понять, что это такое, и «е мог, и чем больше он силился, тем непонятней становилось и тем 'необходимей ему было понять это. Вдруг все встало на свое место: это из неохватной бездны сыпались звезды, и лучи их с бумажным шорохом ломались о брезент. Нет, не о брезент — это был уже живой клубок бикфордова шнура, и там, в этом клубке, зрело что-то, и набухало, и готовилось стать взрывом. Это был пятнадцатый запал. «Беги, Аркаша,— крикнул он, напрягаясь и не слыша своего голоса.— Беги, чего встал! Аркаша, беги!»

Он уснул на минуту, как ему показалось, но когда открыл глаза, оранжевое пятно передвинулось за жердевую перекладину. Сверху на горячий брезент сыпались комары. Семыкин почувствовал, как он измучился за время сна в этом густом, вонючем зное, как знобит его от липкого пота.

— Митя,— оказал рядом Зуев. Он сидел на соседней койке и, казалось, никуда не уходил.— Митя, сейчас машины в город пойдут с карьера. В самый бы раз. Утром вернешься на попутной назад. Я знаю, ты не сбежишь. Ребятам скажу, что домой отпустил на сутки.

— Я подумаю,— сказал Семыкин. Зуев встал и вышел.

Семыкин достал рюкзак, собрал в «его все вещи, но потом раздумал и втиснул разбухший рюкзак обратно под кровать. «Я никуда не поеду,— подумал он.— Зачем?» И тотчас встал, отвернул полог и вышел.

Он спустился в овраг — здесь было так же безветренно и душно, как и в палатке, оглянулся, но ничего уже не было видно: ни палаток, ни обугленного дерева, под которым разводили костер. По скату росли оранжевые огоньки, и Семыкин заслонился рукой, загораживаясь от этой неправдоподобной яркости. По цветам тянулась узкая длинная колея. Здесь сегодня утром провезли на телеге Аркашу Чунихина. Он лежал на телеге

неестественно прямо, и пальцы, вцепившиеся в борта телеги, были иэвестково-белы. Когда они разжались и рука упала вниз, пальцы стали бить по оранжевым цветам, словно старались сорвать их.

Семыкин шел все время оврагом, а справа, из- за низкого хребта, вставали прохладные облака. Не было больше того густого ветра, который давал на земле тень; от облаков шла освежающая прозрачность.

Потом он увидел внизу, на самом дне долины, гудронированное шоссе. Он стоял теперь наверху, и был полдень и солнце, глубокая долина у его ног была как бы затоплена зеленоватым морем, на дне этого моря, по синеватой дороге, которую он сам строил, шли маленькие самосвалы.

— Какое, к черту, море! — сказал Семыкин вслух и стал спускаться к дороге.

Белая двухэтажная больница стояла в глубине сада. По гаревым дорожкам ходили больные в полосатых пижамах и стоптанных тапочках. Где-то стучали костяшки домино. Двое пузатых мальчишек, побеленных известью, натужась, держали каменную рыбу.

Семыкин быстро прошел к белому зданию, но передний подъезд оказался заколоченным, щелях его дощатого крыльца рос подорожник. Он обошел больницу и нашел еще один вход. Здесь не было солнца, от асфальтированного двора шел подвальный холод. Два санитара в белых халатах с грубыми, красными лицами мясников вынесли из больницы носилки, накрытые простыней. Там кто-то лежал — угадывался бугор лица и сложенные на груди руки. Семыкин с оцепенелым спокойствием ожидал, что сейчас из-под простыни выскользнет рука и известково-белые пальцы заскребут по асфальту. Санитары с равнодушно-сосредоточенными лицами вошли в полуотворенную, окованную железом дверь какого-то амбара.

Семыкин видел, как они вышли, и один из них затворил дверь, и потом оба закурили и пошли в больницу, пряча красные волосатые руки с зажатыми е них папиросами под полы халатов.

Он вошел вслед' за ними в светлый коридор. Здесь тошновато пахло мытыми полами, крахмальным бельем и лекарствами. Он знал, что прежде чем уйти, нужно что-то спросить у этих двух больших равнодушных людей. Но он не сделал этого, и когда медсестра в ужасе замахала на него руками, он с покорной готовностью вышел обратно «о двор.

Вскоре он заметил, что идет не по той аллее и что вообще потерял направление. Горбатые гаревые дорожки в зарослях черемухи и клена составляли настоящий лабиринт. По ним ходили одинаковые люди в полосатых пижамах м стоптанных тапочках. Он прошел мимо брезентового навеса и увидел под ним человека, похожего на Чунихина. Тот лежал на высокой кровати и смотрел прямо вверх. От Чунихина, правда, были только глаза и профиль, в остальном он ничем не напоминал Аркашу. Семыкин прошел мимо тента, еще раз свернул и увидел, что окончательно заблудился. Он прислушался, не слышно ли, в какой стороне шоссе. Но нет, не слышно было.

— Митя,— услышал он свое имя и повернулся на голос. Человек, похожий на Чунихина, смотрел теперь прямо на него.

— Не узнаешь? Ты ко мне пришел, Митя?

— К тебе,— сказал Семыкин, удивляясь своему спокойствию и не испытывая никакого другого чувства, кроме странной гулкой пустоты во всем теле.— Ты жив?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.