Доктор Майер

Гений начинает работу с удивления перед общеизвестным. Если венозная кровь на Яве оказывается светлой, почти такой же, как артериальная, богатая кислородом, то не значит ли это, что организм под тропиками меньше потребляет кислорода? Не следует ли отсюда (ведь «причина равна действию»!), что здесь процесс дыхания идет не так интенсивно, медленнее «сгорают» вещества в тканях? И не потому ли, что на тропической Яве много тепла, организму нужно меньше вырабатывать своего?..

Оставалось делать выводы. Теплота в организме не возникает из ничего. Она получается из химического процесса окисления вещества тела при дыхании, подобно тому, как в топке она освобождается при горении дров или угля. Никто не топит печь в мягкую погоду так же жарко, как в жестокий мороз. И на Яве организм меньше подбрасывает «топлива» в свои «топки». Но откуда же берется теплота во всех этих горящих веществах, в дровах и угле? Нет, она не творится из ничего. Когда - то она была получена растениями в виде солнечного света. «Самая подвижная сила», как выражается Майер, - свет - приводится в веществе растения в «неподвижное состояние»; из растения она может перейти в тело животного; затем превращается в силу тепла, и, наконец, в организме, как и в паровой машине, часть тепла превращается в механическую работу.

Всюду превращение и только превращение; но нигде нет творения вновь или уничтожения.

Таковы те поразительные по простоте рассуждения, которые привели Майера от пустяшного с виду повода (чуть - чуть светлее, чем надо, кровь, выпущенная цирюльничьей бритвой!) к одному из величайших открытий во всей истории естествознания.

Великое открытие никогда не рождается на пустом месте. И, быть может, ни одно положение в науке не было подготовлено так хорошо, как закон сохранения энергии. Развитие техники, развитие производительных сил, новые изобретения, философская мысль - все подвело человечество вплотную к нему. За двести лет до Майера философ Декарт утверждал уже, что движение неразрушимо.

В XVIII веке рыбацкий сын Ломоносов доказывал, стуча по столу крепким кулаком перед испуганными немецкими академиками санкт - питербургской «де - сиянс академии», что никакого «теплотвора», или «теплорода», не может быть, а тепло порождается механическим движением. Впрочем, что знала о гениальных прозрениях Ломоносова «мировая наука»?!

Граф Румфорд за полвека до Майера удивлялся, наблюдая, как сильно разогревался металл при сверлении пушек в Мюнхене. И он уже решился сделать вывод, что тепло - это совсем не какая - то невесомая жидкость «теплород», как думали тогда, а тепло - движение, порождаемое другим механическим движением - сверлением. Великий Фарадей, сын кузнеца, в 1840 году подошел в своих исследованиях об электричестве совсем близко (может быть, ближе всех) к закону сохранения энергии. Не существует творения, заявлял Фарадей, и химическую силу можно превратить в электрический ток, а ток - в тепло и магнетизм.

И, тем не менее, оставалась какая - то грань, которой не перешел и великий Фарадей. Была смутная догадка, но не было закона.

«Теплород» благополучно пережил мемуар графа Румфорда. Судьба доктора Майера учит нас видеть в развитии науки не простое победное шествие вперед, но арену жесточайшей борьбы, классовой борьбы, учит понимать зигзагообразный ход человеческой мысли в прошлом.

Доктор Майер был гением. Он был гением потому, что первым сформулировал величайший закон науки не «вообще», но в точных численных выражениях, а также потому, что он глубже и шире других своих ученых современников понял значение этого закона и сделал из него мощное орудие подчинения природы человеку.

Доктор Майер не был цеховым ученым и вообще не был физиком. И как раз физики встретили в штыки величайшее физическое открытие Майера.

В науке нередко бывало так, что великое открытие, не вмещающееся о рамки узкоцеховых интересов, делает тот, кто свободен от груза цеховых традиций. Вот почему можно было бы много написать о роли гениальных самоучек в развитии науки, в обогащении ее гигантскими, поворотными открытиями.

Закон сохранения энергии был открыт там, где сильнее всего кипела классовая борьба в науке: не в физике, а в физиологии, на «стыке» разногласий между идеализмом и материализмом, между научным объяснением жизненных процессов и витализмом.

И Майер оказался не по зубам тогдашней науке. Он открыл больше и указал пути дальше, чем это, в конце концов, было освоено наукой его времени.

Майер работал, по существу, только четыре года - с 1841 по 1845. За это время продуктивность его гениального мозга была изумительна. Свой принцип он распространил на все явления природы. Он не ограничился общим доказательством взаимных превращений тепла и механической работы, но дал точное число: вычислил механический эквивалент тепла, найдя, что сила падения груза с высоты 365 метров соответствует количеству тепла, нагревающего равный вес воды на один градус. Поправим Майера: не 365, а 427 метров. Если превратить в тепло энергию, затраченную грузом весом в 1 килограмм, падающим с такой высоты, она нагреет на 1 градус литр воды; это значит, что энергия падения груза данного веса с данной высоты соответствует одной большой калории.

Майер не остановился на примерах падающих гирь и нагревающейся воды: он исследовал переходы одной формы движущейся материи в другую во всей бесконечно многообразной вселенной. Но его анализ не обесцвечивал мира. Мир не превращался у него в механическую модель, как на грифельных досках в аудиториях университета...

Движение! Доктор Майер, вернувшийся с солнечной Явы, знал сверкающий смысл этого слова. Механическая работа переходит в тепло. Но разве это значит, что тепло - только механическое движение и больше ничего? Термоэлементы рождают электрический ток, но ток - уже не тепло. Как бы физики мира ни сводили свет к колебаниям или мчащимся корпускулам - частицам, - они не отнимут у него его своеобразия. И жизнь человека, животного, растения - пусть химик до конца разложит ее на составные части в своих ретортах - все - таки останется жизнью, а не только реакцией в реторте...

Но не означает ли это, что правы виталисты? Нет, Майер никогда не мог выносить этих трусливых и жалких служителей «жизненной силы». Нет, ни в малой мере!

Это просто значит, что только в глазах высохших «гехаймратов» из Берлинского университета научное объяснение убивает мир, стирает его краски, «гармонию» заменяет «алгеброй». Какое безрадостное пугало сделали они из науки! Разве объяснить мир - это значит превратить его в труп, лишить всех его качеств?

Великий мир у Майера оставался многокачественным, но качества его материализовались, они стали объяснимы, ибо сделался ясен закон их превращений, превращений единой и вечной материи. «Теплород», «электрическая» и «магнитная жидкость» - все это отпадало. Теперь это был пройденный этап наук». «Нет нематериальных материй!» - восклицает Майер.