Чудак

— Вы не из местных будете, а? Зовут-то вас как? — и смутился.

— На што вам это? — с усталым укором подняла она глаза на него. И, угадав его смущение, прибавила: — Из местных. Только не надо этого. Прощайте.

— А ты, погляжу я, нездешний? — закидывая за плечо мешок, спросил старик. — Гостиница у нас в плане пока. Хочешь, иди ко мне.

— Не стесню ли?

— Не звал бы, коли стеснишь. В целом доме один я.

Дом у Тимофея Сидоровича оказался справным. Даже в темноте угадывались круглые, в обхват, торцы еще свежих бревен: видать, заново недавно отстроились. Хозяйства старик не вел никакого.

— Зачем? — говорил он, разбирая постель. — Денег хватает: три рта — три пары рук. Дочка с мужем посезонно рыбалят, да сам на пенсии. Токо, беда, внучат нету... — Потом погасил свет, улегся, мигая огненным оком самокрутки. — Ну, а ты? Куда путь держишь?

— На Север, — ответил с дивана Лешка.

— По вербовке, ай как?

— Своим ходом. Зачем хомут надевать на шею?

— Вот диво! А что работать-то?

— Любому делу друг.

— Ого! — Тимофей Сидорович приподнялся на локте. — Да ведомо ли тебе, в какой цене такие руки у нас?

Через полчаса старик все знал о своем ночном госте.

— Не одобряю, Лексей, как хошь, а не одобряю! Чего тебе шататься по свету? Чего искать? Берись тут у нас за дело и живи. Край-то какой! Зверь, конешно, от мотора в глушь стал уходить: заводы ставят, пароходы да самолеты гудят, — но все одно охота справная. А простору сколько!

Лешке нравился старик, но спорить с ним было лень: хотелось спать. И почему-то думалось все о женщине в синей телогрейке.

— А сам-то чей будешь? — спросил Тимофей Сидорович.

— Трудно сказать, — усмехнулся Лешка в темноте. — В пять лет у меня появилась мачеха, а в двадцать один — отчим... В деревню-то после службы к кровным родным мало кто возвращался. А мне зачем?

— Ты вот что, Лексей. Утром спи сколь хошь, а я спозаранку слетаю в леспромхоз — беспорядки кой-какие в глаза по дороге кинулись, уладить надо. Позавтракать на столе оставлю. — И, уже засыпая, старик пробормотал: — Семьей надо тебе обзаводиться. Намучаешься, а все одно к месту прибьешься. Цыгане и те бродить перестали, а ты ведь человек русских кровей.

Когда Лешка проснулся, хозяина уже не было дома. Солнечные лучи косились в окна, дремали на выскобленных добела половицах. Радуясь хорошей погоде, он быстро умылся в сенях мягкой речной водой, позавтракал на скорую руку, усмехнулся на старика — «Вот добряк, оставил на чужака хату» — и пошел на пристань.