Дороге, казалось, не будет конца. Скользкая и жирная, как отработанный бурый солидол, она медленно выползала из-под колес грузовика, то петляя ужом среди зарослей голого боярышника, то подбираясь так близко к обвалистому крутому берегу Енисея, что становилось страшно глядеть вниз, на сизую рябь воды. Порой под жгучим порывом ветра дождевая пыль врывалась в фанерный фургон грузовика.

— Чтоб вас, окаянных, там! Притворите дверь! И так сырь одна! — раздавался из угла сиплый старушечий голос. Туго повязанная шерстяным платком, она высовывалась из-за огромного мешка и зло косилась на старика в дождевике и новой милицейской фуражке. — Поразевали рты-то. Тьфу, пропасть!

Старик лукаво подмаргивал Лешке, нехотя подтягивал дверь за привязанный обрывок электрического провода.

— Ох, и ласкова же ты, мать. Что ни слово, то мед.

— А тебе бы только зенкать наружу! Грязищи не видал, что ли?

Лешка нехотя посасывал папиросу, перебирал в памяти и то, что уже улеглось за плечами. С той поры, как окончил службу и вышел на «гражданку», утекло времени немало — целых четыре года.

Где только за эту пору не побывал он, чего только не переделал!.. После военной службы плавал на «торгашах», с геологами не одну сотню верст прошел, шоферил на крутых крымских дорогах, на Каспии кильку добывал, потом переметнулся в Сибирь. Колесная жизнь многому научила, не дозволяла брезговать ни большим, ни малым. Приходилось плотничать — плотничал, вагоны грузить — грузил, в ледяной воде сваи вбивать — стоял в ней по пояс и вбивал. Продрогший, грязный, устало валился на казенную койку, глядел молча на сизые табачные плавуны. Думал...

Конечно, не слепой, видал со стороны и другую жизнь, сытую и теплую, да только усмехался на нее издали — не влекла к себе, казалась уж больно тошной, застойной. Думалось: осядь он на месте, обзаведись этим сытым теплом — и тут же потеряет навсегда что-то очень важное для себя. Мысль, что можно самую малость не дойти до чего-то существенного, настоящего, тревожила его, торопила в новые края. Он любил это беспокойное время дорог, полное нетерпеливого ожидания, надежд и еще чего-то, что ощущалось лишь в движении. Что ему виделось впереди, к чему стремился, он и сам не смог бы сказать, но какие-то смутные и гордые мысли о своей особенной жизни не переставали волновать его...

И вот снова в дороге. Дождик урывисто шуршал по крыше фургона. Разбрюзгшая, в выбоинах, дорога отбивала охоту даже к самому захудалому разговоришку. Из семи человек лишь шустрый старик в милицейской фуражке не унывал, ровно под хмельком был. Но его шутки, от которых прыскали в ладони две девчушки, едущие в райцентр на комсомольский слет, остальных пассажиров не трогали. Молодая, ладная женщина в синей телогрейке и кирзовых сапогах дремала, клонясь к старику на плечо. Старик умолкал при этом и растерянно улыбался.

Машина вдруг жестко осела. Сзади, шипя и пенясь, по дороге раскатилась глубокая лужа, оголила на миг сплющенный серый голыш и вновь торопливо сомкнулась над ним.

— Идол безрукий! Пьяный, небось! — заругалась из своего угла старуха. — Кишки все вымотал. Тьфу, пропасть!

— В мешке-то орешек никак? — усмехнулся старик и, стянув с лысой лобастой головы фуражку, вынул из нее сложенную для самокруток газету. — До Ермишина твово верст десять осталось, не боле.

— Ну, орешек. Тебе-то что за горе? Сын миловал, а ему — тайга. Не ворованный, чай. Агент нашелся какой.

— Сама грызть будешь иль на базар одаришь? — не унимался старик. — Зубов-то, поди, не посчитать?

Старуха привалилась к мешку, осердясь, губами пошамкала.

— Свои пощупай, говорун ненасытный.

— Зубастая, вижу, — заключил старик, прижигая самокрутку.

Быстро темнело. Когда подъехали к Ермишину, в домах уже горели огни. Тихо было в поселке. Казалось, будто кругом, в целом мире нет ничего, кроме черного неба над головой да стоящей прямо за домами, затаившейся тайги. И огни в окнах как бы не принадлежали домам, а висели, удерживаясь чудом в дегтярной темноте. Потом в доме напротив приоткрылась дверь, выбросила наружу желтую полоску света, и кто-то, жужжа под ноги фонарем, быстро зашагал к дороге.

— Эй, на машине! — долетел до Лешки голос.

— Яша! Живей, живей! — закричала старуха, проворно карабкаясь вниз. — Мешок прими, говорю. Люди, подайте мешок-то!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.