Чудак

Городишко оказался небольшим, с узкими деревянными тротуарами. Но чистый и светлый, словно только что в бане выпаренный. Лешка вышел как раз напротив пристани, у которой разгружалась низкая бокастая баржа. Пахло рекой, просмоленным канатом и рогожей. Лешка обвел взглядом берег, выложенный сплошь заготовленными на зиму дровами. Левее пристани, словно строча из пулеметов, работали лесопилыцики. Было видно, как они, обутые в резиновые высокие сапоги, прямо в воде орудовали ручными бензиновыми пилами.

Лешка сел на скамейку и, прикрываясь от солнца ладонью, стал глядеть на реку. По воде черными стручками плыли одинокие бревна. «От плотов, видать, где-то отбились, — думал Лешка. — Куда же теперь плыть-то им? К Диксону? А может, до самого полюса? Вмерзнут там в вечные льды — и конец. Эх-ма!»

Он купил билет, поглядел, как мальчишки ловят с пристани рыбу, и побрел назад.

Тимофей Сидорович вернулся около полудня.

— Решил уехать все же? — Взглянул он на Лешку, копавшегося в чемодане. — А я уж было замолвил о тебе словечко в леспромхозе. Ты поезжай, погляди сам, тут верст пять всего. Попутные густо идут. Не прильнешься — кати на Север. — Помолчал малость и ровно бы невзначай обронил: — Девку-то, вчерашнюю, встрел там, на лесопилке. В синей телогрейке ехала, помнишь?

— Вот как? — удивился Лешка. — Что ж делает она там?

— Что и все — работает. Хороша шельма, ядрена. И признала ведь, а!

Долго сидели молча, глядели на облитые солнцем половицы, курили. Табачный дым сизыми слоями вис под абажуром.

— Нет, поеду! — твердо сказал Лешка. — Когда едешь, все чего-то лучшего ждешь.

Тимофей Сидорович размахнул дым картузом, прищурился.

— Как знать, может, оно тут и есть, лучшее-то. Может, оно рядом с тобой, а ты его черт те где попусту будешь отыскивать.

— У меня счастья, Тимофей Сидорович, как у нищего денег: всю жизнь подают, а в карманах все тоска одна.

— Э-э, милый! Само по себе оно нигде в руки не кинется, хоть ты весь свет исколеси. Самому за рога брать его надо. Так-то!

— Конечно, — согласился Лешка. — Только ведь счастье счастью рознь.

— Чего же ты ищешь, не возьму в толк?

— Чего? — Лешка глубоко затянулся папиросой, задумался и вдруг понял, что не сможет ответить старику. Вроде бы слова даже такого не находилось... Но глядел он на Тимофея Сидоровича с чуть приметной ухмылкой, ровно тому не дано было понять чего-то высокого, что хорошо понимал он сам. И мысленно говорил ему:

«Что ты смыслишь в этом, старик? Ты сыт, спишь в тепле и веришь, что это и есть твое счастье. А думал ли ты хоть раз за свои семьдесят одноликих лет, что, возможно, жизнь предназначалась тебе совсем другая? Пытался ли ты отыскать ее или, как толкуешь сам, взять счастье за рога своими руками? Куда там! Ты прикован к гнезду, раб его, и поэтому ты слеп. И все вы слепы поэтому. Так-то, дедуся!»

Прощаясь, Тимофей Сидорович сказал:

— Всякому, конешно, дорога своя. Но ты вот что, Алексей, не приживешься на Севере, вертайся к нам, а? — И в сердцах пожалел: — Зря-таки едешь. Ну чего тебе искать, коль под руками все?

Потом Лешка, ожидая пароход, сидел на берегу, курил и опять наблюдал за скользившими по реке бревнами. Внизу, левее пристани, все еще работали лесопильщики. Он усмехнулся, глядя на них: