Там ему пришлось заняться рудной геологией. И в ней он выбрал самый трудный раздел – геохимию, которая закономерно привела его к проблеме определения абсолютного возраста изверженных пород. И создал вскоре прославившуюся на всю страну лабораторию.

Николай Шило, академик, председатель президиума Дальневосточного научного центра АН СССР:

– ...В пятьдесят третьем году весной я узнал, что из научно-исследовательского сектора геологоразведочного управления «Дальстроя» собираются выгнать молодого сотрудника. Мне он был совершенно неизвестен, но люди, мнению которых я доверял, утверждали: парень очень способный.

И вместо того, чтобы отправиться в поисковую партию на Чукотку – в район, считавшийся в ту пору абсолютно бесперспективным с точки зрения золотоносности, – Лев Фирсов оказался сотрудником очень молодого тогда ВНИИ золота и редких металлов. Созданный для разработки технологических схем обогащения различных руд, добываемых вокруг Магадана, институт начал в то время собирать под своей крышей неплохих геологов.

Не могу сказать, чтоб новичок так уж сразу начал блистать. И вообще старого магаданца, имевшего дело с такими титанами, как Билибин, Болдырев, Зверев, Обручев, трудно было чем-либо удивить.

Но удивляться пришлось-таки. Молодежь, прибывшая в Магадан после войны, несла с собой не только новый профессиональный язык – следствие общих сдвигов в геологической науке, но и удивительную внутреннюю свободу, несколько иной стиль человеческих отношений, от которого мы, признаться, несколько отвыкли.

Нас, «довоенных», тоже нельзя было назвать замшелыми таежниками – не так уж давно мы сами покинули брега Невы и академии Москвы. Но появление новичков заставило задуматься над тем, что не все совершенно в наших «Афинах».

Разделение на тех, кто приехал до войны и после войны, в значительной степени определяло и подход к оценке жизненных явлений, и круг общения, и методы самоутверждения. Замкнутость среды, в которой мы не один год работали, сознание собственной исключительности порождали изрядную инерцию мышления и профессиональный консерватизм.

Однажды вечером, проходя по коридорам института, я услышал из-за неплотно прикрытой двери что-то вроде декламации... Стишок был веселый, и в нем, между прочим, были такие строки: «Конференция решила до конца дослушать Шило...» Сначала я хотел обидеться. Но быстро взял себя в руки. И на состоявшейся вскоре институтской конференции, обсуждавшей итоги года, доклад Фирсова слушал с особым интересом. Тогда впервые обратил внимание и на его блестящую манеру излагать свои мысли и на его популярность среди геологов города. Многие специально приходили его послушать.

По моей просьбе Фирсов занялся проблемой определения абсолютного возраста изверженных пород и освоил в совершенстве весьма сложные по тем временам методики. Так, его стараниями у нас возникла одна из первых в стране лабораторий геохронологии, ставшая для института и геологов Северо-Востока примерно тем, чем для мореплавания – изобретение компаса.

Позднее я узнал, что Лев пишет не только эпиграммы, но еще и очень умные стихи. Предметом поэзии становились и его собственные находки, и сам процесс научного поиска, и отзвуки только что отбушевавших дискуссий. Сама специализация его – геохронология – как бы подталкивала к аналогиям, сравнениям, наведению поэтических мостиков между различными эпохами. Он не выдумывал каких-то новых слов и обходился самой малостью научных терминов.

В наших отношениях не было идиллии. Я не тянул на доброго пастыря, так же как Лев – на очарованного странника. Но мне до сих пор кажется, что мы были примерно в равной степени необходимы друг другу.

В пятьдесят восьмом в Магадане проходило первое Всесоюзное совещание по производительным силам Севера. На него прибыли «отцы-основатели» Сибирского отделения Академии наук СССР академики С. А. Христианович и А. А. Трофимук. Фирсов вместе со своим «вторым я» – Измаилом Карташовым помогал мне в подготовке доклада, где мы доказывали, что Северо-Восток нужно не закрывать, как предлагали некоторые, а открывать дальше.

И он первым понял степень интереса гостей к увиденному ими: «А почему бы в финале не поставить вопрос об организации в Магадане академического института? В конце концов мы давно переросли технологические рамки! Люди могут гораздо больше, чем то, что они делают сейчас...»

А потом мы вместе создавали этот институт из молодых ребят не старше тридцати лет и хорошо в нем работали... Но он все же уехал, оставив после себя коллекцию печатных трудов, прибавивших институту известности, немало учеников, до сих пор хранящих как реликвию листы своих первых отчетов с пометкой Фирсова «Хорошо!..», и тетрадки, наполненные любовными сонетами и ироническими балладами о всемогущих и загадочных сотрудниках ВАКа.

Через несколько лет я был оппонентом на защите им докторской диссертации. И в очередной раз подивился смелости его мысли да и его таланту «дразнить гусей». Он выдвинул не больше не меньше, как новую теорию образования золотых месторождений... Уже много лет была привычной схема, согласно которой золото, образующееся в глубинных мантиях земной коры в результате вулканических или еще каких-либо процессов, выносится с гидротермальными водами на поверхность планеты и оседает в разнообразных природных ловушках.

А Лев, много занимавшийся углеродистыми черносланцевыми отложениями, доказал, что они лучше других впитывали золото из Мирового океана, а потом вода при тех или иных обстоятельствах из породы уходила, унося с собой гомеопатические дозы золота.

Не все в его теории было бесспорно, но основные его положения было трудно опровергнуть... Диссертация была встречена в штыки некоторыми членами экспертной комиссии ВАКа, много лет пропагандировавшими прежнюю версию.

В иронических балладах, относящихся к этому периоду, он демонстрирует великолепное чувство юмора.

Александр Яншин, академик, заместитель директора Института геологии и геофизики Сибирского отделения АН СССР:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.