Что значит любить родину

Алексей Маресьев| опубликовано в номере №1334, декабрь 1982
  • В закладки
  • Вставить в блог

На фронте, где довоенная мирная жизнь казалась такой далекой, почти нереальной, снился мне не раз один и тот же сон. Знойный летний полдень. Я веду под уздцы лошадь. Мы уже на берегу Волги – я бываю здесь каждый день, а все не могу наглядеться, такая кругом красота необычайная. Лошадь, запряженная в телегу, медленно заходит в воду, и я черпаком наполняю стоящую на телеге бочку. Неожиданно тишину разрушает гул мотора. Я задираю голову, чтобы получше разглядеть никогда еще не виданный самолет. И в тот момент, когда он проносится прямо над моей головой, я, ошалев от неожиданности, теряю равновесие и падаю в воду. Выбравшись на отмель, еще долго смотрю на удаляющуюся чудо-машину, пока она совсем не исчезает в небе. Потом картина сна меняется, и я вижу себя уже сидящим в кабине этого самолета. Самолет летит над Волгой, под крылом – мой родной Камышин. Жители высыпали из домов, стоят зачарованные, а пацаны – мои приятели из соседнего дома – кричат: «Глядите, это же наш Лешка летит!» Шла война, мы были далеко от родных мест, но нам часто снился отчий дом, нам снились наши мамы.

Война не убила в душах моих ровесников лучезарный довоенный мир. В самые тяжкие дни мы хранили память о том пятачке земли, который каждый из нас исходил босыми ногами, где плакал и смеялся, учился понимать добро и зло, по дороге из которого ушел в большой мир. Этот маленький кусочек земли – будь им городской квартал или сельская улица – олицетворял для нас Родину.

Для советского человека нет чувства святее, чем чувство Родины. Без этого чувства, думаю, нет и человека как такового. Самые высокие порывы человеческой души связаны с этим чувством, которое вряд ли можно выразить обычными словами, настолько оно объемно и у каждого свое.

В жизни человека наступает момент, когда он осознает собственную необходимость быть полезным Родине, нужным другим людям не от случая к случаю, а постоянно, всегда. Я счастлив, что это ощущение узнал еще в юности.

Вспоминаю 1934 год. Я уже окончил школу фабрично-заводского ученичества, имел шестой разряд токаря по металлу, но мечтал стать не станочником, а летчиком. Стремление это не отпускало меня с того самого дня, как я впервые увидел летящий над Волгой аэроплан. Мечта о небе была мечтой моего поколения. «Бросая ввысь свой аппарат послушный или творя невиданный полет, мы сознаем, как крепнет наш воздушный, наш первый в мире пролетарский флот», – пелось в популярной в то время песне. Рабочие штудировали аэродинамику, ткачихи прыгали с парашютом, пионеры строили модели. Так откликнулась молодежь на призыв XI съезда ВЛКСМ «Комсомолец, на самолет!»

Я хотел стать летчиком, но две медицинские комиссии, пройденные в Камышине и Сталинграде, признали меня негодным к авиации по состоянию здоровья. Суставной ревматизм и малярия – какое там небо, какой самолет!.. И вот однажды вызывают меня в комитет комсомола лесозавода, где я работал, и секретарь мне говорит: «Алексей, мы должны направить комсомольца на строительство Комсомольска-на-Амуре. Путевка только одна. Мы считаем, что ты достоин». А как же, думаю, моя мечта, ведь для меня лучше умереть, чем с ней расстаться? Короче, ехать я отказался. Увидев, что я уперся и менять свое решение не собираюсь, вызвали на комитет и предложили сдать комсомольский билет. Повинуясь больше сиюминутным эмоциям, чем разуму, билет я сдал, но, конечно, потом не раз жалел о своем глупом поступке. И вот в тот трудный для меня момент, от которого, это я сейчас понимаю, зависело мое будущее, на путь истины наставила меня мать. Возвращаюсь после работы, а она меня спрашивает: «Сынок, что же ты не на комсомольском собрании? Ребята говорят, ты из комсомола вышел. Неужели правда?» – а сама готова заплакать. Несмотря на свою малограмотность, мать была коллективисткой, о делах комсомольцев всегда говорила с большим уважением, и, конечно, мой поступок ее очень взволновал. Тревога матери, в свою очередь, так меня тронула, что я сразу побежал в комитет комсомола с повинной. Билет члена ВЛКСМ мне все-таки вернули, а через несколько месяцев в составе сталинградской группы я ехал в эшелоне на Дальний Восток... Вот, пожалуй, тогда-то и зародилось во мне, а с годами окрепло чувство ответственности за свои поступки. И пробудила это чувство ответственности прежде всего моя мама, простая русская женщина. Какую бы работу ни приходилось мне выполнять в Комсомольске-на-Амуре – рубить лес, корчевать пни, готовить взлетно-посадочную полосу для аэроклубовского аэродрома, – ни на минуту не покидало чувство: комсомол поручил и доверил мне строить дальневосточный форпост индустрии, и я не могу не выполнить это поручение.

Сама атмосфера жизни нашего общества формировала нас. Вспомним хотя бы, с какими фильмами мы росли, когда были мальчишками: «Чапаев», «Мы из Кронштадта», трилогия о Максиме... Сколько больших и светлых чувств рождали в нас образы этих героев! Многого мы, конечно, еще не понимали в жизни, но своей мальчишеской восторженностью и мы, пятнадцатилетние, были причастны к революции. Революция была для нас только что прожитым страной, но никогда не забываемым днем. Дух революции был школой нашего воспитания. Добавьте к этому Испанию, первую схватку с фашизмом. Все это держало молодежь, если можно так сказать, в ожидании героического. Именно это ожидание, предчувствие высокой судьбы, назначенной нашему поколению, и сплотило воедино всех нас, вступивших в 41-м в войну.

Июнь того года навсегда в моей памяти. Я был в то время инструктором в Батайской школе военных летчиков. Занятия с группой курсантов подходили к концу, и я просил начальство отпустить меня на фронт. Просьбу в конце концов удовлетворили.

Под Кривым Рогом состоялось мое боевое крещение. Наша эскадрилья ходила на штурмовки, бомбила вражеские позиции. В одном из боев самолет мой был сбит. Вместе с другими «безлошадными» летчиками я был вынужден на машине добираться до Никополя, куда из Кривого Рога перебазировался наш полк. Полуторка мчалась по пыльной дороге без остановок. И лишь в одной из станиц притормозили, чтобы глотнуть воды. Помню, как из-за плетня вышла седая женщина и подала нам полную кринку молока.

– Тяжело вам, сынки. Видно, силен фашист поганый. Но вы ведь вернетесь, родимые. Будем вас ждать, – тихо сказала женщина по-украински.

Короткая дорожная встреча, а что ждет нас впереди? Что ждет эту женщину в станице, которую со дня на день займут фашисты? Всю дорогу до Никополя мы молчали, никто не проронил ни слова. Щемящие до боли слова женщины рождали в душах не страх, но ярость. Даже собственная смерть не казалась нам трагедией, у каждого было только одно желание: бить врага, бить до тех пор, пока хоть один из них топчет советскую землю.

В воспоминаниях Николая Михайлова – первого секретаря ЦК ВЛКСМ в годы войны есть такой эпизод. Осень 41-го года. Враг наступал на Москву. В одной из частей, державших оборону столицы, проходил митинг. Речи уже закончены, пора расходиться, но неожиданно откуда-то появился маленького роста боец, почти подросток.

— У меня вопрос, – говорит он. – Можем ли мы получить карту Берлина?

— Для чего она вам нужна? – спросили красноармейца.

— Как для чего? Ведь мы в Берлине будем? Обязательно будем! Так уж лучше заранее карту изучить, чтобы легче воевать там было.

Это говорилось, когда до Победы оставалось еще больше тысячи дней войны. Но каждый ее участник – от солдата до маршала – верил в то, что Победа придет.

Нам, летчикам, казалось тогда, что сама Родина несет наши боевые машины в бой на своих ладонях. И мы не имели права отступать, не имели права на уныние.

Таков уж закон войны, что кто-то, у кого больше мужества, первым поднимается в атаку. С таких людей мы брали пример. Вспоминаю своих боевых друзей, и среди них Алексея Пашкевича. В дни Курской битвы пилоты буквально падали с ног от бесконечных боевых вылетов. Но всякий раз, когда командир полка строил личный состав и по обыкновению спрашивал, кто сможет сегодня еще раз полететь на задание, первым из строя всегда выходил Пашкевич.

– Командир, я сегодня мало летал, – вернувшись на аэродром после пятого или шестого вылета, говорил он с улыбкой. – Пошлите меня.

Вслед за Пашкевичем выходили другие добровольцы, но безотказный Пашкевич всегда был первым.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены