С Колей Шевченко, оставив его машину, мы медленно шли к конверторному, и цех стоял впереди – как будто всю жизнь тут и стоял.
Был холодный декабрьский день, сухой снежок то посыпал негусто, а то вдруг, подхваченный ветром, начинал кружить, и тогда в белой замети впереди ровные дымы над высокою крышей становились особенно, почти по-домашнему тихими, и цех, уже обжитой, уже набравший живого тепла, казался, несмотря на гигантские размеры, таким уютным и таким мирным...
Мне теперь показалось, все дело в том, что я не получил телеграммы: разве не отложил бы я все дела? Разве не прилетел бы?
И я укорил Колю:
– Чего же не сообщил, как договаривались?
Он только что прилетел из Липецка, где его управление помогало сдать такой же, как наш, конверторный, и теперь, как бы сам с собой рассуждая, негромко сказал:
– Галерею видишь? И коммуникации под ней. У них в Липецке такую отдельный трест строил. А у меня в управлении это была второстепенная работа...
– Почему телеграмму, говорю, не дал? Он как будто не слышал:
– А тракт, видишь? У них целое управление такой монтировало, а у нас и это мое.
Я все не хотел отставать:
– Рубля пожалел? Надо было мне оставить тебе на телеграмму...
На этот раз он просто промолчал.
– Жаль было своих, попросил бы секретаршу дать за счет управления.
А он опять ни слова, только поглядывал искоса, когда отворачивался от ветра, посмеивался глазами. Умеет он как-то так посмеиваться, что ни с какой стороны к нему тогда не подъедешь...
В цехе, когда-то полупустом и холодном, там и тут чувствовалось жаркое дыхание металлургии, он жил своею особенной, будто бы и очень простой и одновременно таинственной жизнью, а на боках стальных конструкций, на кожухах там и здесь еще виднелись мелом набросанные чертежи и формулы и еще не совсем истерлись командированными монтажниками нарисованные календари с перечеркнувшими числа маленькими крестиками...
Не знаю, меня всегда почему-то трогали эти персональные, отмечавшие разлуку с домом календари... Только-только придет на стройку откуда-либо приехавший к нам на пуск монтажник – и вид у него такой, что сам черт ему, понимаешь, не брат, уж этот-то скучать не привык, – а он тут же где-либо в закутке начертит сетку, напишет дни недели, цифирь, какую полагается, поставит, а сверху календаря нарисует солнышко с длинными, как в детстве рисовал, лучами и крошечный самолет. Прошел день – отметил крестиком. Все к родному дому поближе...
Приезжие у нас рисуют. А наши там, куда сами потом прилетают помогать. График встреч и разлук. Примета профессии.
На втором конверторе, на том самом, опорное кольцо которого перемещала при мне бригада Алексея Киселева, готовились к разливке стали, и на третьем ярусе, неподалеку от стального бока громадной груши, стояли ребята с Кемеровского телевидения, оператор с кинокамерой и репортер, а рядом с ними поглядывал на часы, явно готовясь к интервью, заместитель начальника цеха Рафик Айзатулов.
– Что, – спросил у него Коля, кивнув на каску, – сегодня ты кинозвезда?
Тот согласился коротко:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.