– Тебя не ругать, тебя бить надо, – буркнул Прокл, положив ладонь на ее лоб – Нашлепать так, чтоб всю жизнь помнила.
От прикосновения мужниной руки у Ефросиньи ласково и радостно ойкнуло сердце, и она, взглянув на него, слабо улыбнулась.
– Да когда ж ты на меня руку-то поднимал? Вот что на руках носил, помню.
– Не то, что надо, помнишь, – убирая руку, рассердился Прокл. – Носил... Где варенье-то? Но-осил, – еще раз сердито проворчал он, накладывая в кружку густое малиновое варенье. – Понесешь тут, – продолжал ворчать он, не глядя на нее. – Все бабы как бабы, а ей, видишь, приспичило на делянке рожать. Подождать не могла, покуда домой придет... А ну, укройся! Ну!
– Жарко мне.
– Жар костей не ломит... На-ко вот, выпей, – сердито сказал он, одной рукой приподнимая ее, а другой поднося ко рту кружку. – Да не спеши ты, не отнимут. Во-о. Ну как? Полегчало?
– Полегчало, – выдохнула Ефросинья, хотя ей совсем даже не полегчало.
– Еще б не полегчало. Должно полегчать, – довольным голосом сказал Прокл, возвращаясь к столу.
– Сам-то покушай. Что ты все обо мне да обо мне. С работы ведь пришел. Голоден, – забеспокоилась Ефросинья.
– Успеется, – усаживаясь на табурет, отозвался Прокл. – Ученые вон говорят, что ужин человеку совсем даже без надобности. От него, говорят, ничего, окромя вреда, нету. А ты лежи. Ишь, разговорилась... Лежи выздоравливай, выздоравливай, раз заболела.
От его воркотни ей стало так хорошо и легко, словно в день свадьбы.
– А ты постарел у меня, Проклушка, – ласково сказала она. – Вон морщин-то сколько.
– Зато ты у меня просто красавица писаная, – развел руками Прокл. – Постарел. Не постареешь тут, ежели года бегут. Бегут, ну прямо спортсмены. Ну, и ладно. – Он резко махнул рукой. – Пускай себе бегут, ежели остановиться не могут, а мы кушать будем...
Ефросинья смотрела и не могла насмотреться, как он неуклюже, по-мужски, наливает из чугунка в тарелку борщ, и поймала себя на том, что его неловкие движения доставляют ей удовольствие. «Какой он у меня», – подумала она и хотела найти сравнение, но не смогла.
– А борщец ничего, – сказал Прокл, глядя в тарелку.
Ефросинья вздохнула. Ей хотелось спросить, почему он никогда раньше не говорил ей этих таких простых, но таких нужных ей слов, но не спросила.
– Сыну-то отписать, что заболела? – спросил Прокл. – Аль не надо?
– Да я ж выздоровела. Я ж уже здорова. – Ефросинья сделала попытку встать.
– Лежи... Ишь... Боевая... Выздоровела. А глаза-то, словно кто туман напустил, – сердито сказал Прокл и, помолчав: – Ладно уж. не отпишу, а вот ежели еще раз себя молодухой покажешь...
Замолчали. Тикали часы. За окном в соседнем дворе веселилась малышня, и было слышно, как сладко причмокивала у завалины капель.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Со старшим научным сотрудником Ленинградского музея истории религии и атеизма, кандидатом искусствоведения Яковом Шурыгиным беседует наш специальный корреспондент Василий Кондратьев