Именитый архитектор считает лучшими те идеи, что меняют мир и намного переживают своих создателей

Известность к архитекторам приходит, как правило, в солидном возрасте. Борис Бернаскони – ему немного за тридцать – исключение. Сомневаетесь – спросите у Яндекса. Он – из тех людей, которые верят в то, что мир можно изменить. И не «однажды», а прямо сейчас. Верой дело не ограничивается – Борис создает проекты, оригинальные по замыслу и простые по воплощению: многоэтажные здания в форме матрешек, реконструкцию фабрики «Красный Октябрь», интерьер пресс-центра Правительства России, павильон IMMaterial Box во дворе Музея архитектуры…

В прошлом году проект художественного музея в Перми Бориса Бернаскони обошел творения именитых зарубежных архитекторов (конкурс был международным). Победил Бернаскони и в конкурсе на лучший вариант российского павильона ЭКСПО-2010 в Шанхае.

Причина здесь – не только в профессионализме или таланте. Он – амбициозен. Думает, что сможет модернизировать современную архитектуру. Но детальных планов по завоеванию мира не строит: говорит, что «просто работает по 12 часов в сутки».

«То, что мы сейчас делаем, возможно, будет реализовано только через 5-10 лет, но работать нужно уже сейчас», – вид у Бориса такой ответственный и серьезный, будто все стройки, которые в России еще не заморожены, делаются исключительно по его проектам, а очередь из заказчиков растянулась от дверей его мастерской далеко за МКАД.

На самом деле, воплощенных проектов в послужном списке архитектора, по его собственным словам, – всего «несколько интерьеров, два поселка и пара домиков».

Долгое время критики и коллеги считали, что Бернаскони уготована судьба великого «бумажного» архитектора – из тех, что умирают известнейшими людьми, оставив на память о себе только чертежи и эскизы. В связи с последними событиями вероятность того, что его амбициозные проекты все же поимеют свое мировое воплощение, значительно увеличилась.

«Если музей в Перми все же не построят, то это будет скорее потеря для России, чем для меня. Процесс проектирования так устроен, что идеи из предыдущих проектов перетекают в последующие, воплощаются в каком-то ином виде», – пожимает Борис плечами. Критики утверждали, что его идея пропустить сквозь здание пермского музея ветку Транссиба изначально нереализуема.

«Если не стремиться к реализации своего проекта, незачем в принципе участвовать в конкурсе, – отвечает он. – Это был не Транссиб, а местная ветка, которая служит для транспортировки угля и используется примерно раз в сутки. В перспективе, угледобыча будет падать, а город расти. Поэтому мы сочли целесообразным использовать магистраль для нужд посетителей музея. Технически это вполне реализуемо и не потребует особых дополнительных затрат».

Наш проект возвращает Перми отнятые пространства в виде прогулочных зон и обзорной площадки на кровле здания, потому и называется он «Горизонт». Здание как бы продолжает город и соединяет его с рекой, на берегу которой оно расположено. Я предлагаю построить подобный музей в каждом городе-миллионнике России».

Свои услуги по проектированию таких музеев Борис готов предложить «всем заинтересованным губернаторам, которые считают себя хорошими руководителями и готовы довести дело до конца». На вопрос, каким будет конец истории со зданием Центрального дома художника, который хорошие руководители из эстетико-функциональных соображений собираются снести, Борис разводит руками: к итоговому решению ни один архитектор отношения не имеет.

Хотя сам Бернаскони постарался выразить свое отношение к ситуации – не только создал концепцию развития территории ЦДХ, но и представил на Венецианском Биеналле книгу Profoster, посвященную конфликту вокруг сноса ЦДХ и строительству на его месте многофункционального комплекса по проекту Нормана Фостера.

«Изначально книжка называлась Antifoster, – рассказывает он. – Фостера я рассматривал как героя, попавшего на пик социального конфликта, к которому он сам не причастен. Фостер, благодаря своему имени, помог ситуации вокруг ЦДХ. Это первый прецедент, когда архитектурное сооружение вызвало консолидированную реакцию профессиональных кругов и широкой общественности! Собственный проект Фостера сделан четко по слепку технического задания и продемонстрировал, что может произойти, если не думать о социальной стороне архитектуры. Если бы проект ЦДХ заказали кому-то менее известному, то все могло пройти незамеченным, и здание уже бы давно снесли».

Борис считает, что в Москве «чудовищно» не хватает площадок, которые могли бы стать культурным противовесом коммерческим объектам. Здание ЦДХ и прилегающие территории, по Бернаскони, – уникальное место для создания музея в современном понимании этого слова. Его проект включает не только существующие в ЦДХ уже сейчас галереи и залы, но и детский центр творчества, центр архитектуры, музей дизайна, музей кино и многое другое. Впрочем, неизвестно, удастся ли вообще построить «иной» ЦДХ.

«Реализация архитектурных проектов требует больших инвестиций, так что, выживут наиболее конкурентоспособные мастерские, – рассуждает Борис. – Причем необязательно крупные: кризис может помочь небольшим компаниям, которые обладают уникальными идеями. Кризис поможет избавиться от ленивых и вынести на гребень волны тех, кто может предложить что-то новое».

Семейство самого Бернаскони «вынесло на гребень волны» несколько веков назад. Предки Бориса приехали в Россию из Швейцарии. Далекий прадед украшал палаты Петергофа, участвовал в строительстве Исаакиевского собора. Архитектором очень хотел стать дед Бориса, но ему помешала Вторая мировая. «Я осуществил его мечту», – объясняет молодой Бернаскони.

Он считает, что двигаться вперед, не оглядываясь назад, невозможно: «По большому счету, на сегодняшний день все уже придумано. Наиболее ценные объекты становятся классическим наследием. Дольше всего живут идеи архитекторов-модернистов. Под модернизмом я имею в виду обозначение не стиля, а инновации, нового подхода.

Лично для меня ценны работы Андреа Палладио, архитекторов Трезини, Терраньи и Ивана Леонидова. Леонидов вообще ничего, кроме лестницы в Кисловодске, не построил. Но его творчество повлияло на всю современную архитектуру, западную и восточную! Современники упрекали Илью Леонидова в том, что его проекты оторваны от реальных возможностей. Он же считал, что главное – чертеж, а разработать необходимую конструкцию и придумать нужный материал – задачи, стоящие перед инженерами и технологами. Сегодня, когда технических препятствий для реализации даже самых сложных архитектурных проектов практически не осталось, работы Леонидова служат неисчерпаемым кладезем идей, ориентиром вкуса и меры».

Сам Бернаскони не ставит задачу модернизировать архитектуру: он говорит, что он это просто… делает. Участвует во всевозможных конкурсах, впечатляя жюри сумасшествием своих проектов и четкостью высказывания. Пишет книги.

Проекты Бернаскони всегда монументальны. Говорит, что его творениям также присуща простота, запоминаемость, уважение к деталям, сочетание традиций и инноваций. В своем проекте павильона РФ на Экспо-2010 в Шанхае архитектор показал сочетание двух традиций и двух знаковых систем – России и Китая.

Композиция составлена из шести золотых параллелепипедов-штрихов как метафора российского Золотого Запаса и китайской Книги Перемен. «Под золотым запасом я подразумеваю не ресурсы недр, а людей, их идеи и проекты, для которых золотая оболочка служит обрамлением», – объясняет Бернаскони.

Посмотрите галерею

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.